Золотой медальон - [8]

— Через два часа эти снимаются и уходят, — прошептала она, плача.

— Что, что с Григорием Николаевичем?! — торопила я ее, в надежде, что он, пусть раненый, в плену у красных, но живой.

Глаша разом выпалила:

— Говорят, все погибли, а князя расстреляли в парке. Крепитесь, барыня, вы теперь вдова в девятнадцать лет. Горюшко–то какое!

Глаша еще говорила:

— Эти после привала уйдут и мы пойдем хоронить_ не успел он уйти. Взрывом снесло часть ограды. Там, где его лошадь ждала…

Плакать я не могла. Его не было на земле. Увидеть в последний раз…

Глаша продолжала:

— Вы здесь побудьте одни с Алешей. Дайте мне монет золотых, штук пять, больше не требуется. Найду негодных к службе мужичков, чтобы быстрее могилку выкопали. Я вернусь за вами, когда все будет готово.

Она ушла. Луна все светила в дверь полуразбитой рыбачьей избушки…

Матушка замолчала, по–видимому, заново переживая смерть мужа. Потом продолжила:

— Ненавижу полную луну. Ненавижу, как пособницу убийства. Если бы она хоть за тучи тогда зашла, он бы ушел через ограду.

Красные шумно снялись с места, и ушли берегом делать далее свои черные дела. А для меня время остановилось. Глаши все не было. Я не дремала, когда ясно увидела у открытого проема двери своего мужа. «Иди ко мне, простимся», — сказал он тихо и растворился в лунном свете. На его месте возникла фигура Глаши. Она взяла на руки сонного Алешеньку, и я молча пошла за ней.

Кругом валялись трупы белых и красных. Я еще верила в чудо, а вдруг все–таки как тогда, еще живой…

— Через несколько часов красные вернуться своих хоронить. Надо спешить, — донесся до меня голос няни моего Алешеньки.

Пуля попала моему Гришеньке прямо в сердце. Он лежал среди зеленой травы такой могучий и прекрасный… Я встала на колени перед ним и поцеловала его в губы, которые были всегда такими горячими, а теперь совершенно ледяными и поняла, что хочу умереть вместе с ним, здесь и сейчас.

По–видимому, я потеряла сознание. Когда очнулась, никого, кроме Глаши, со спящим Алешенькой на ее руках, не было. А рядом свеже насыпанный холм, под которым лежал мой генерал. Тогда мне стало понятно, что далеко от его могилы не уйду. И спросила Глашц о ее родителях. Она ответила, что они живут в километрах десяти от нас, в деревне и предложила ей:

— Возвращайся домой. Забирай с собой Алешеньку. Если красные узнают, что он сын князя, в живых нас и его не оставят. Как твоя фамилия?

— Кузнецовы мы, — ответила Глаша.

— Вот и хорошо. Родителям скажешь, что это твой сын. И в школу пусть идет под твоей фамилией. Ни о чем не заботься. Для жителей деревни и твоих родителей я сестра твоего погибшего мужа. Алешеньке — родная тетка. Кем он был, матросом? Теперь так и говори всем. У нас достаточно средств, чтобы ты с Алешенькой не бедствовала. Я буду периодически вас навещать. Отправляемся прямо сейчас. Провожу вас и вернусь сюда. То, что у меня имеется, хватит и прокормить вас, и выучить Алешу, — уверенно сказала я, теперь уже навеки другая, в другой стране и другой жизни.

Нянька, прижимая к себе спящего Алешеньку, заверяла меня, что отдаст за него жизнь. И я ей верила. Она кормилица, а это тоже мать. Отныне мы волею судьбы стали родными И предложила ей:

— Называй меня просто Машей.

Так закончился прекрасный период моей, нашей с Григорием Николаевичем весны. Мне оставалась его могила, да его сын, который рос первое время в деревне, а я их только навещала. Но там не было школы. Потом мне удалось купить им прочный дом на окраине маленького городка, где была школа семилетка. И в преподавателях не трудно было разглядеть высокообразованных людей дворянского сословия, скрывающиеся от репрессий из родных мест. Среди них были люди со знаниями иностранных языков и знатоки музыки. Люди эти тоже все потеряли и каждому из них я дала по два десятка золотых монет, которые честные люди не хотели брать, и мне стоило большого труда убедить их, что это на поддержку их здоровья и здоровья их детей и на обучение моего «племянника» Алеши. Даже им я не доверяла.

Глаша взялась добровольно убирать помещение школы. После ей уже платили зарплату. В округе того городка, в разграбленном помещичьем доме обнаружился рояль. Мужики перевезли его по моей просьбе в школу. Нашелся и мастер, который наладил его. Так что Алешенька получил хорошее образование. Но в то время, когда он закончил семилетку, в тридцатых годах, молодежь все бредила полетами на аэропланах. Алешенька тоже мечтал поступить в какой–то Осоавиахим. Я не возражала. После семилетки он прибавил себе год, поступил в этот самый Освиахим, закончил его, потом школу летчиков, а курсы командного состава — в Москве в 1939 году, за два года перед второй мировой войной.

Сын мой, Алешенька, твой отец, вырос высоким, плечистым весь в своего отца, князя Томилина. А биография крестьянского парня открывала перед ним все двери для служебного роста. Мне же оставалось радоваться за него. Но и горько было от того, что он не носил фамилию отца и ничего не знал о своем происхождении. Однажды мы с Глашей открылись ему. У него как и у тебя сделался шок от услышанного. Главное, что теперь он все о себе знал. Потом он познакомился с твоей мамой Еленой. Это было уже в Москве, в Большом театре. Она была красавицей–балериной, дочерью профессора консерватории. Они полюбили друг друга. Но от жены он вынужден был скрывать свое истинное происхождение. А я, чтобы не навредить Алешеньке, даже на свадьбе не была, хотя он меня очень звал.