Золотой медальон - [5]

Матушка молча накрывала на стол, я с тоской ждал, как ей удастся оправдать в моих глазах деда — белого генерала да еще князя, который вовсе не был героическим красноармейцем. Но в этот день она мне ничего не сказала. Дня два она молчала, наверное, собиралась с духом. А тут умер Сталин. Люди плакали на улицах, плакали наши учителя, девчонки в классе ревели. Все думали, что теперь Америка не побоится на нас напасть и забросает в отсутствие вождя атомными бомбами. Но когда я вернулся из школы, к моему изумлению, застал матушку в хорошем настроении в нарядной одежде. Я думал она не слышала ничего о смерти вождя. Радио у нас не было, но оно имелось в санатории. Мне даже показалось, она накрыла праздничный стол. Сроду на столе не стояла бутылка вина. И еды, может, накопила из того, чем ее кормили в санатории? Откуда–то взялись старинные рюмки. Она налила себе полную и мне тоже, сказав при этом:

— Ну, Гришенька выпей первый глоток вина из любящих рук, чтобы оно приносило тебе в жизни только радость и никогда горе. Сегодня великий день. Твою родную мать выпустят второй раз на свободу, и надеюсь, больше не арестуют. И я уйду из жизни с легким сердцем. Выпей, выпей! Потом будешь размышлять над моими словами. Этот день…. То, что ты услышишь от меня, сделает тебя взрослым раньше срока. Слава Богу, ты не болтлив. Но с этим райским уголком придется тебе распрощаться. После лагеря мать твою оставят на поселении в тех морозных, безводных краях. Ни этой весны там не увидишь, ни этих птиц не услышишь и своего поместья не скоро увидишь.

Я выпил вино, но весть о таком позоре, что моя незнакомая родная мать сидела в лагере, да еще два раза, а значит, преступница, обрушилась на меня так внезапно, что вино никак не подействовало. Сначала дед — генерал, а теперь еще…Расстроившись в сердцах крикнул:

— Почему, почему ты хочешь умереть и бросить меня? Я знаю, тот, который в могиле лежит, хочет за тобой прийти, а мне значит в Сибирь к незнакомой женщине–преступнице?! — по щекам у меня текли слезы.

Матушка не стала меня, как всегда, утешать, только подала платок и предупредила:

— Гришенька, другого дня может и не быть. У меня сердце все чаще останавливается. Мне уже не под силу тяжелая работа. Но отсюда я не могла уйти. Успокойся. Лучше слушай и ничему не удивляйся, только запоминай.

Я с грустью подумал: «Что еще плохого услышу?». Но рассказ матушки перевернул мое сознание. Она продолжала:

— Помнишь, ты разбил пластинку с моим любимым романсом и тем очень огорчил меня? Так вот, тогда давно шла первая мировая война, в четырнадцатом году, а в следующем мне исполнилось пятнадцать лет. Я была красивой барышней и жила с родителями в нашем поместье в Кисловодске. Это не далеко отсюда, километров сто, где минеральные воды. В первую мировую войну там раненых подлечивали. Однажды я возвращалась с прогулки и увидела, как к нам заезжает открытая машина и санитары снимают кого–то с нее и заносят в дом. Это был раненый генерал, князь Томилин, в очень тяжелом состоянии. Думали, не выживет. Мне стало страшно. В один из дней я услышала, как доктор сказал за обедом моей матушке:

— Сегодня ночью у князя будет кризис. Или он уйдет из жизни, или пойдет на поправку. Теперь, как Господь распорядится.

Матушка в отчаянье воскликнула:

— Ну, молодой же организм! Неужели сдаст позиции?

Тогда я встала из–за стола, и смело заявила:

— Пойду к нему и не дам умереть. Есть один способ.

— Да какой же? — в отчаянье спросила матушка, но доктор меня понял.

— Да, — согласился он, — вы правы барышня, спасите жизнь герою, Это в ваших юных силах. Если он хоть на миг придет в себя и увидит вас, умирать уже не захочет.

Сразу после обеда я заставила себя уснуть, чтобы бодрствовать ночью. и пришла к постели раненного в десятом часу, когда врач сделал все, что мог. С мужчиной мне ни разу еще не приходилось быть наедине, да еще с полураздетым, обвязанным бинтами. Было непривычно и стыдно, но любопытство взяло вверх

Князь жалобно застонал раз, другой. Я испугалась, что он сейчас умрет. Его стал бить озноб, пришлось накрыть одеялами. Потом его снова бросало в жар, и я вытирала ему лоб и сбрасывала одеяла. В первом часу ночи зашел доктор, покачал головой и ушел. Тогда во мне проснулось материнское чувство, которое сидит в каждой девочке, другого я еще не знала. А может и не материнское. Мне доктор доверил жизнь героя. Он верил мне. И нельзя было дать раненному умереть.

Один раз князь пришел в сознание, посмотрел на меня, еле слышно прошептал:

— Так–то оно лучше, — и опять потерял сознание.

Он умирал и знал это, и я знала. Тогда мне пришли в голову слова любви, которые я вычитала из книг:

— Пожалуйста, очнитесь! Я люблю вас. И всегда, всегда буду любить. — говорила я горячо как актриса, вошедшая в роль и готова была полюбить, лишь бы он не умер, и пристально вглядывалась в его лицо. Оно показалось мне очень красивым. Я уже более искренне приговаривала:

— Я люблю вас!

И, чтобы он поверил мне, полагая, что раненный совсем без сознания, впервые в жизни припала к мужским губам и раз, и второй. Его губы были такие горячие! Во мне проснулось чувство к нему. От жалости я заплакала, мои слезы покатились ему на лицо. Я плакала и просила: