Золотой медальон - [18]

— И бабка моя так любила своего генерала. И ей не терпелось умереть, чтобы встретиться с ним. Для чего? — удивился я.

— А затем, — ответил Иван Иванович, — любовь есть смысл жизни. Если она тебя посетила, значит, ты жил. А если ты жил, то и умереть не страшно.

— Можно же и без любви жить, — возразил я.

— Зачем, — спросил Иван Иванович, — чтобы кушать? Впрочем, у вас все впереди, Гоша, или как мне называть теперь вас в связи с вновь открывшимися фактами? Вы же князь? А я простой столбовой дворянин. Вам теперь Аристарх Андреевич компания. Он граф по рождению.

Я промолчал. Тогда Иван Иванович вновь обратился уже к нам с матерью, показав на медальон:

— Спрячьте его, и подальше. Терять эту вещь вам никак нельзя.

Но лицо матери вдруг преобразилось, она с жаром воскликнула:

— Нет, я его хоть под кофтой поношу. Он по закону мой. Правда, сынок?

Любуясь моей матерью Иван Иванович говорил:

— Как же вы, женщины, загадочны. Что же вас так прельщает все блестящее, в то время как нам нужны только вы?

И последние слова: «Нам нужны только вы», были сказаны с особой нежностью.

«Он что же, любит мою маму? — удивился я. — А как же жена Лида?»

Но Иван Иванович после этих слов собрался уходить. Мать смутилась, но, справившись с собой, спросила его:

— Что же вы не позвали к нам Аристарха Андреевича?

— Я заходил к нему, его дома нет. А сейчас уже поздно. Вам, Элен, и Вам, мой юный друг, отдыхать пора. Добрых снов, — пожелал нам Иван Иванович и ушел к себе.

После его ухода мать пояснила:

— Ты, сынок, не смотри на то, что он худой и плохо одет. По его учебникам преподавали в университете. Но теперь его фамилию кто–то вычеркнул. А другие фамилии, ничего не значащие, остались там, украли его труд.

Мы долго еще говорили обо всем, и впервые засыпая с мамой под одной крышей в маленькой землянке, подумал — жизнь не так страшна как кажется, я не один; со мной и мама, Иван Иванович, еще какой–то Аристарх Андреевич и ребята со двора.

В середине лета я уже был «своим» в Колькиной компании и оббегал с ними все окрестности. Однажды, повел он меня на Холодное озеро и пояснил:

— Оно бездонное и здесь никто никогда не купается, может в колодец засосать.

Действительно, озеро было круглым, диаметром не менее двухсот метров. И вода очень чистая, снеговая с холмов стекала, как в чашу.

— Сюда метеорит, должно быть, упал, — заметил я вслух.

— Хочешь искупаться? — спросил Колька.

— Нет. Место не исследованное. Но когда вырасту, обязательно организую экспедицию, чтобы измерить глубину и достать образцы того, что туда с неба свалилось.

Ребята с удивлением слушали меня, пока кто–то не пожаловался вслух:

— Есть охота, пошли на Летовку — квасу попьем.

— Туда на лето коров и лошадей сгоняют пастись, потому и называют это место Летовкой, — объяснил Колька. — У них там большая бочка с родниковой водой. Они бросают в нее ржаной хлеб, и от жары квас образуется. Пастухам не очень нравятся наши набеги. Мы весь хлеб обычно из бочки выгребаем. Но квасу попить разрешают.

Мне показали и скалы и небольшие пещеры. Там мне очень понравилось. Не верилось, что в голой холмистой степи вдруг такой живописный уголок. А километров в пяти, текла речка с неровным дном. Пересыхая летом, она образовывала озерца, которые ребята называли солянками. У них даже номера были. Но купались и ныряли в воду мы обычно на третьей солянке, где на дне не было валунов.

Хорошо мне было носиться с ребятами по степным просторам. Иногда бы и ночевал там, среди мягких ковылей. Но о больной матери и обязанностях по дому не забывал. Да и Иван Иванович требовал выполнения нашего договора, по которому четыре раза в неделю он занимался со мною по алгебре и геометрии. Колька, зная наше расписание занятий, однажды сказал:

— Завтра ты свободен. Не хочешь поехать на попутках в старый город? На трамваях покатаемся.

Я согласился.

Помню, в трамвае было тесно. Кондуктор требовала оплачивать проезд, но люди старались уклониться от платы. Колька держался меня и почему–то подталкивал людей в мою сторону. Падая на меня, женщины подозрительно косились и перекладывали свои ридикюли на другую руку, где стоял Колька. Еще потолкавшись, он потянул меня за руку к выходу. Трамвай остановился, мы сошли и побежали. Из трамвая, когда он снова тронулся, мы услышали возмущенные крики.

— Чего мы бежим? — удивился я.

Когда добежали до окраины, Колька остановился, отдышался и показал мне, зажатую в кулаке, золотую цепочку, а из кармана вытащил помятые несколько сотенок. Деньги по тем временам большие.

— Хорошо сегодня заработали. За цепочку Витька мне еще столько денег отвалит. Ты мне помог — две сотенки твои, — протянул мне Колька деньги.

— Не нужны мне чужие деньги, я не вор — возмутился я.

— Дурак ты, Гоша. Один я ничего бы не смог взять. А деньги бери. Мать больную чем кормить будешь? Мы у нечестных незаработанные деньги воруем. В жизни каждый за себя. Никто твоей маме не поможет. А хочешь, научу тебя, как бритвой пользоваться? Чик и держи ридикюль, а он уже пустой. У сестренки два ридикюля. У одного из них замок поломался. На нем и потренируешься.

Нет, я не шел на поводу у Кольки. Но он был прав, никто кроме меня не принесет продукты матери. Теперь старый профессор преподавал мне точные науки от и до, а молодой «профессор» учил резать сумочки. Главное не перепутать, и грабить только тех, у кого перстни на пальцах — учил Колька. Мне удалось преуспеть сразу у двух профессоров, и в конце лета в сарае, в железной коробке лежала уже годовая пенсия матери. Однако, тратить их открыто на продукты не получалось. Но вместо пол килограмма чайной колбасы, я покупал килограмм, съедал по дороге граммов четыреста. Тоже делал со сметаной, с хлебом. Остальное приносил домой. Экономил на том, что дома ел мало, чтобы матери больше досталось. Она уже поднялась с постели, часто выходила на улицу и сидя на завалинке, грелась на солнце, поджидая меня. Иногда ходила в магазин, но чаще прогуливалась под руку с Иваном Ивановичем, с удовольствием выслушивая его похвалы в мой адрес.