Золотой крест - [5]

— Стало быть, вы есть Кузнецов Александр Васильевич?

— Так точно.

— Вас сбили в воздушном бою наши летчики?

— А если бы не сбили, так разве я сюда попал бы?

Лейтенант переглянулся с полковником и продолжил:

— Так вот, Александр Васильевич, война для вас, можно сказать, закончилась. Жизнь свою вам удалось сохранить. Теперь вы мирный человек. Давайте по-мирному и поговорим.

Кузнецов поморщился от боли и промолчал. Поняв тяжелое состояние пленного, переводчик снова переглянулся с полковником и спросил:

— Выпить хотите?

Никогда раньше Кузнецов не пил не только водку, но и виноградное вино. И то ли оттого, чтобы приглушить боль, то ли потому, что захотелось стать смелее, ответил:

— Хочу.

Из соседней комнаты с белым полотенцем через плечо кубарем выкатился коротконогий денщик, поспешно извлек из письменного стола бутылку московской водки, откупорил ее на глазах у всех и налил полный граненый стакан. Кузнецов сделал глубокий вдох, выпил водку залпом, вытер губы тыльной стороной ладони и не поморщился.

— Карашо, — послышался одобрительный голос врача.

Начался допрос.

— Для первого случая, — обратился переводчик, — расскажите нам, в каком полку вы служили, кто ваш командир, в какую дивизию входит полк.

Чтобы не спутаться в будущем, Кузнецов назвал полк шестнадцатым — годом своего рождения, а дивизию тридцать девятой — временем окончания Оренбургского военного авиационного училища.

— А командир полка у нас — мой однофамилец, кадровый майор. Летает уже девять лет. С финской войны — Герой Советского Союза.

Переводчик удовлетворенно кивнул светловолосой головой с аккуратным пробором, не записав ни номера полка, ни дивизии, ни фамилию командира.

— Где располагается ваш полк? — последовал второй вопрос.

— На Внуковском аэродроме под Москвой.

— Сколько у вас самолетов?

— На аэродроме держат один боекомплект. А когда бывают потери, их пополняют из резерва. Командир дивизии требует, чтобы мы в первую очередь берегли себя, а самолетов, говорит, хватит...

Летчику показали огромную, почти во весь стол, карту с русскими и немецкими наименованиями сел, городов, рек.

На карте красные звездочки, скучившиеся неподалеку от линии фронта, обозначали советские аэродромы.

— На каких аэродромах вы бывали? — через переводчика спросил полковник. — Только прошу учесть, что нам о каждом из них кое-что известно.

— Ни на одном не был, господин полковник. Я прибыл на фронт три дня назад и, как видите, попал в беду.

— И за три дня заслужил орден Красного Знамени?

— Что вы? У нас, чтобы получить орден, надо иметь не меньше двадцати вылетов, и не простых, а с результатами... «Красное Знамя» я получил за бои с белофиннами.

Начальник разведки ухмыльнулся и задал вопрос:

— А теперь воюете с белонемцами?

— Вас белонемцами не называют.

— А как же?

— По-разному: фашистами, гитлеровцами, оккупантами.

Постепенно разговор перешел на другое. Переводчик заинтересовался, как живет Москва, каковы в Советском Союзе трудности с продовольствием, как кормят фронтовых летчиков.

— В Москве я был на прошлой неделе, слушал оперу «Евгений Онегин», — отвечал пленный. — Город живет по всем правилам. Театры переполнены, магазины торгуют по расписанию, метро работает круглосуточно... А кормят летчиков по пятой норме.

Пододвинув к себе лежавшие на столе счеты, он начал перечислять то, что составляет продовольственную норму для летного состава.

— А вы хотите почитать газету «Русское слово»? В ней по-другому пишут...

Кузнецов раньше не слышал о такой газете, но быстро уловил русское название и согласился.

— Почитаю.

Ему дали номер, в котором от имени известного московского актера была напечатана статья под заголовком «Почему я убежал из страны большевиков». Автор с ехидными подковырками, в злопыхательском тоне рассказывал, как он долго голодал и нищенствовал в Москве, насколько доволен, что теперь живет на территории, которой цивилизованно управляют немецкие власти.

Уловка врагов не подействовала на пленного. Кузнецов с отвращением отбросил газету.

На следующий день допрос продолжили. И тут летчик допустил большую оплошность — дивизию назвал шестнадцатой, а полк — тридцать девятым. Офицер запустил стоящий на столе магнитофон, который вчера, по-видимому, находился на подоконнике за шторой, и сказал:

— Теперь послушайте, что говорили вчера. Свой голос узнаете?

— Узнаю.

— Чему же верить? — спросил переводчик. — Вчерашним словам или сегодняшним?

— Я вчера был в тяжелом состоянии, — попробовал оправдаться Кузнецов.

— Вы говорите чепуху. — Продолговатое розовое лицо немца исказилось злобой. — Где, же правда, господин офицер?

Сильный удар кулака в левый висок повалил Кузнецова вместе со стулом. Разноцветные круги заходили в глазах.

«Кончилась фашистская вежливость. Приготовься, Александр, к тому, что тебя ожидает», — пронеслись в голове летчика. Он быстро вскочил, схватил со стола пустую четырехгранную чернильницу и замахнулся ею на переводчика. Тот отшатнулся, мгновенно выхватил из кобуры пистолет и положил его перед собой.

— Я вашего пистолета не боюсь! — закричал во весь голос Кузнецов. — Можете меня расстрелять хоть теперь, хоть после. Больше ничего не скажу.