Золотой конвой - [13]

— И чего?

— Нормально. Я в людях разбираюсь.

— Польщен, — фыркнул я. — Ладно, займитесь чем-то полезным. Мне теперь нужно сравнить нашу древнюю рукопись с современными планами. — Я пододвинул к себе рюкзак, и залез в планшет. Надо привязаться с учетом изменений местности…

Много времени мне не потребовалось. Иван успел принять душ, Паша готовился его сменить, когда я оторвался от электронных карт на планшете.

— Так, братцы, — дело упрощается. — Относительно недалеко от точки теперь есть какой-то поселок. Называется «Алгатуй». На старой карте его нет вообще, видимо уже появился при советской власти. Сейчас там какой-то угольный разрез.

— Э! Они не могли там наш клад выкопать? — Встревожился Паша, завинтив от тревоги в руках полотенце.

— Я же сказал, относительно недалеко. Это значит ближе всех других. А пешком ты еще офигеешь тащиться. Тут Тайга, знаешь ли… От Нижнеудинска до Алгатуя идет местная железка. Это нам все сильно упрощает.

— Значит, — на Алагатуй?! — Ероша влажные после душа волосы, провозгласил Иван.

— Да, ближайшим транспортом. — Согласился я. — А пока бы, схарчить чего, а мужики?

Мужики поддержали.

— Пожрать, я сейчас организую, — пообещал Иван, и повернулся к Павлу. — А ты давай пока, в душ. А после еды, давай еще раз, во всех подробностях, чего тебе рассказывал прадед. Вдруг чего еще важное вспомнишь?

* * *

Мороз стоял лютый. Крупья снега под ногами не сминались, а хрустели, будто битое стекло. Гулять в такую погоду было удовольствием сомнительным. И тем не менее, на улицах было полно народа. Городок был переполнен людьми. Красные напирали, будто поршень шприца вколачивая в тонкую «иглу» сибирской железной дороги всех от них бегущих. Части русской армии, союзники, мирное население, — все бежали на север, заполонив дороги, станции и полустанки. Бардак был дичайший. Местные жители рвали с беженцев бешенные деньги за постой. Беженцы проклинали, но платили — куда деваться? Часто их проклятия сбывались раньше, чем сами они могли предположить — в дом вваливались военные, и вышвыривали на улицу и постояльцев и хозяев.

У Медлявсого с Гущиным было где преклонить голову. Их вагон был прицеплен к одному из литерных эшелонов Верховного. Конечно это был не пульмановский пассажирский вагон, в основном эшелоне Колчака. А всего лишь грузовой четырехосный, — но по нынешним временам, и это было много. Беда была в том, что эшелоны верховного правителя, уже почти неделю как застыли на месте. Чешские союзники — заслуживали ли они такого слова? — объявили район от Новониколаевска до Иркутска операционной зоной своего отступления. Свои эшелоны они пускали первоочередно, а поезда верховного стояли. Ситуация была взрывоопасной. Нередко вспыхивали драки, переходящие в стрельбу, между русскими и чехо-словаками. Верховный отдал приказ проявлять сдержанность, — потому что чехи формально все еще были союзниками. А неформально, по-военному, — на этом участке у них было полное преимущество.

Медлявский и Гущин выбрались из вагона, просто чтобы согреться. Запасы дров к буржуйке таяли, вагон выстывал. Долгая неподвижность вводила в оцепенение и ум и тело. Вот они и вышли, движением разогнать в жилах кровь. Чтобы не бродить бесцельно, спросили у местного, нет ли в городке какой достопримечательности? Мужик в треухе объяснил, что достопримечательность в городе есть, в виде арки построенной в честь наследника престола царя Николая. А еще есть базар, ныне шумный… Царя нет, а арка есть, — заметил Гущин. Давайте приобщимся к местным памятникам, а Медлявский?.. Увольте, уж лучше к базару…

Ни до арки, ни до базара офицеры, впрочем, не добрались. На улице, рядом с торговой точкой у костерка в бочке, столкнулись с безобразной сценой: — Торговка молоком не могла сойтись в цене с беженкой. Беженка, интеллигентного вида дама, с муфтой для рук, упирала на распоряжение о предельной цене. Торговка задирала. Беженка, пригрозила обратиться в милицию, за спекуляцию. Рядом тут же действительно объявилось два милиционера. По их рожам было видно, что они более озабочены не охраною законности, а возможностью пощупать кошелек торговки. Но баба-торговка пошла на характер: — «раз власть цену ставит, пусть-д-ка она молоко и делат!» Баба выставила нагретый бидон из тулупа, сильно толкнула ногой, тот рухнул — и побежало молоко по грязному снегу, отдавая тепло густым парком. Вслед за бидоном тут же рухнула и сама торговка — без передних зубов, — только кровянка по снегу брызнула. Это вдал проходящий мимо солдат, — как увидел бегущее молоко, побелел. «Люди на холоде и голоде дохнут, а — ты!».. Товарищи солдата тоже навалились. Били ногами, прикладами. Торговка верещала звериным воем. Кто-то из солдат сдернул со спины винтовку, снял с дула перевернутый по-транспортному штык, и зажав его в руке сунулся в кучу-малу. Животные стоны торговки переросли в утробный хрип. Окрестные бабы гомонили. Милиционеры оттягивалась от драки подальше, старясь слиться с бревенчатой стеной жилого дома.

— Прекратить! — командирским голосом рявкнул Медлявский, выпустив тепло из горла, осевшим дымным парком. — Он сбросил рукавицу, повисшую на ремешке, и оставив руку в тонкой вязанной перчатке, вытянул из кобуры «Наган». — Прекратить, я сказал!