Золотой капкан - [7]

Он с трудом доплелся до купе, благодаря судьбу, что ехал в нем один. Заперся и посмотрелся в зеркало.

Ну и видок… Он едва сдержал срывающийся с разбитых губ стон. Рассечена бровь над левым глазом, а глаз успел заплыть вздувшимся фиолетовым синяком. Правый рукав пиджака почти начисто оторван и держался на честном слове да на паре ниток. Рубашка — единственная и, как назло, светлая — обильно запятнана кровью.

К горлу подступил комок, и резкий приступ тошноты заставил его вновь покинуть купе.

В туалете он вымыл, стараясь не касаться болячек, лицо и, на свой страх и риск, волосы. Вернувшись в купе, подсел к окну, за которым зарождался юный рассвет и светлеющее небо над подступающей к путям стеной тайги, потом улегся на полку и заснул.

* * *

Поезд стоял на какой-то крупной железнодорожной станции. Утренний свет заливал купе, и, проснувшись, он заворочался под одеялом, пытаясь укрыться от него. Пробудившись, оделся и вышел в коридор, столкнувшись с проводником.

— Что с вами? — ахнул проводник, уже поменявший привычную душегрейку на синий форменный китель.

Вадим отмахнулся, не желая вдаваться в подробности, направился в тамбур на свежий воздух.

— Вы в милицию обратитесь! — крикнул проводник вдогонку. — Обязательно заявите. Мы еще минут десять будем стоять.

Морозный с ночи воздух немного освежил Вадима. С минуту постояв, он сориентировался на высокое здание с надписью по фронтону: «Красноярск», пересек пути, взобрался на перрон и смешался с толпой.

На вокзале царила обычная суета. Пол густо заставлен сумками и чемоданами. Счастливцы, успевшие занять кресла в зале ожидания, кто спал, устроившись в неудобной позе, кто читал, кто азартно резался в карты. Те, кому повезло меньше, располагались прямо на полу или на тюках, — в большинстве своем цыгане или беженцы-таджики. Между рядами с криками носились дети.

Время от времени шум перекрывал хриплый голос диспетчера, читавший горячую информацию в громкоговоритель, и многократно усиленный динамиками голос эхом разлетался под лепным сводом, разбиваясь о высокие потолки.

— Подскажите, где здесь милиция? — обратился Вадим к пожилой женщине, катившей тележку с привязанным раздутым мешком.

Тетка мельком глянула на него, в глазах тенью промелькнул испуг. Молча, обретя второе дыхание, она шарахнулась от него и поспешила к выходу.

Спустившись на первый этаж, он уперся в дверь с табличкой: «Линейный отдел внутренних дел», осторожно постучал и вошел внутрь.

В темном коридорчике он прошел к стеклянной витрине. С противоположной стороны за пультом восседал скучающий милиционер с тремя сержантскими лычками на погонах и металлической биркой «дежурный» на мундире.

Увидев Вадима, он потянулся к пульту, нажал кнопку, и из белого динамика, висящего на стене рядом со стеклянной перегородкой, донесся искаженный помехами голос:

— Никак сам пришел сдаваться?

Ехидная интонация и абсолютно непонятная фраза выбила Вадима из седла, и он стушевался, не зная, с чего начать.

Сержант крутанулся на вращающемся стуле, обращаясь к невидимому Вадимом собеседнику:

— Парадокс! Вроде весна, тепло пришло, а бомжи в спецприемник напрашиваются. — И, повернувшись к микрофону: — Сытной жизни в бомжатнике захотелось? Тогда заходи.

Вот оно что! Видя помятый костюм и разбитое лицо, не напрягая извилины, сержант уже сделал для себя вывод — принял его за бродягу.

Вадим нажал кнопку на динамике, имеющем с дежурной частью обратную связь, и, волнуясь, заговорил:

— Вы меня неправильно поняли. Я хочу сделать заявление… Меня избили…

— Когда лез за чужим кошельком? — докончил за него сержант. — Да будь моя воля, всех бы вас… Расплодила вас демократия.

— Вы не имеете права так со мной разговаривать! — сказал Вадим с отчаянием в голосе. — Я человек… У меня есть права! Я гражданин…

Сказал и осекся. Гражданин чего? России? Нет. А скажи про Украину, может, сделаешь еще хуже.

— Меня избили и ограбили в поезде, и я хочу написать заявление.

— Да ну? — усомнился сержант. — В каком поезде? Ты мне хочешь темняк навешать? Вали, чучело, отсюда, покуда не запер в нулевку!.. Бомжара, — добавил с неприкрытой неприязнью.

— Я не бомж. У меня киевская прописка, — ляпнул Вадим и прикусил язык.

— А… выходит, ты иностранец? — Сержант расцвел улыбочкой. — А документики при себе?

— Я же говорю, украли в поезде.

— Украли? Это что получается? Перед нами гражданин другого государства. Местной прописки нет? Нет. Паспорта и других документов, удостоверяющих личность?

— Нет, — ответил Вадим.

— Лицо без паспорта и прописки является бомжем и подлежит водворению в спецприемник сроком до тридцати суток!

— За что?

— Для установления личности!

— Не имеете права! — выкрикнул, теряя терпение, Вадим. — Немедленно вызовите ваше начальство.

— Зачем? Я и сам справлюсь. Сейчас… — пообещал сержант, выбираясь из-за пульта к двери. — Я тебе вызову. И начальство… и консула.

Сообразив, что угроза его не пустые слова и, возможно, с юридической точки зрения так оно и есть, что бомж — личность без паспорта и прописки, а имеющий хотя бы одно из двух, но живущий на помойке, вовсе и не бродяга и что он, Вадим Юрченко, как раз попадает под первую категорию и может запросто посетить спецприемник вместо того, чтобы навестить умирающую мать, он спешно ретировался и выскочил в зал.