Золотой цветок - [27]

Я стал показывать дорогу к дому профессора. Анфиса все это время пыталась запихнуть волосы под кепку и при этом тихо ругалась – неизвестно на кого. Когда ей это все же удалось, она стала дурачиться передо мной. Натянула на голову капюшон спортивной кофты и изображала дедову «доверенную особу». Только у той через каждое слово мат свистел, а Анфисе воспитание не позволяло настолько остро выражаться.

Глава 12

Профессор жил недалеко от института. Еще при советской власти ему выделили однокомнатную квартиру в девятиэтажном панельном доме, каких строилось тысячи по всему Союзу. Василий Александрович остался в машине, а мы с Анфисой зашли в подъезд. Пропуская ее вперед, я дурашливо поклонился:

– Пожалуйста, мадемуазель!

– Кавалер, однако… – кокетливо ответствовала она, заходя в подъезд.

– Обычай пускать женщину вперед, зародился в первобытные времена, – заговорил во мне историк, – когда люди еще жили в пещерах. Мужчины пропускали женщин вперед в пещеру, чтобы убедится, что там нет опасности, не затаился хищный зверь или враг.

– Да? Тогда прошу вперед! – Анфиса указала на открывшуюся дверь лифта. – Времена меняются, и теперь вы – те, кого не жалко диким зверям на съедение предложить.

Я прошел вперед, получив нежный пинок в филейную часть моего тела.

– А любовью в лифте ты когда-нибудь занимался? – поинтересовалась Анфиса, когда дверь лифта закрылась, повисая у меня на шее и жадно хватая своими губами мои.

– Пока еще нет… – ответил я, на секунду оторвавшись от поцелуя.

Когда дверь лифта открылась, у нас еще не получилось оторваться друг от друга – настолько долгим и страстным он был…

– Может быть, вы освободите лифт? – услышал я знакомый голос.

На лестничной площадке стоял профессор и с интересом наблюдал, как сладко мы с Анфисой целуемся.

– Здрасьте… – смущенно произнес я, выходя из лифта.

Анфиса смутилась еще больше. Густо покраснела и еле слышно произнесла что-то непонятное. Вышла из лифта, опустив голову и не смотря на профессора.

Петр Андреевич, так его звали, посмотрел на нас спокойно и, не говоря ни слова, стал подниматься по лестнице к своей квартире. Так же – молча, не спеша – открыл дверь, искоса посматривая на нас. Летом он в квартире жил один, жена уезжала на дачу и все лето проводила, копаясь в огороде и насыщаясь свежим воздухом, великодушно давая возможность отдохнуть нервам профессора. Как говорил он сам, человек он был не бедный. Сын его достиг успехов в бизнесе и, насколько мне было известно, щедро делился своим состоянием с родными и близкими. Но профессор считал, что роскошная жизнь – это признак морального падения человека. Поэтому для жизни ему хватало только еды, чая и науки. А всякие излишества и современные, как он называл, прибамбасы типа ipod-ов и iphon-ов извращают молодежь и общество в целом, делая его беспомощным перед реалиями жизни. Сам он мобильным телефоном пользовался только по настоянию жены. И в квартире у него обстановка соответствовала его понятиям. Обшарпанные шкафы и книжные полки угрожали свалиться в любой момент. Линолеум, протертый почти до бетона, и обои – не определить, где есть, а где нет. Поэтому я хорошо понимал, почему его жена, как только появлялась возможность, надолго уезжает на дачу. Обстановка и интерьер профессорской квартиры создавали настолько неприятную атмосферу, что долго жить в ней обычному человеку не представлялось возможным. Но профессор категорически отказывался от излишеств, не понимая, что для его дома уже наступила пора обновления.

Петр Андреевич пригласил нас в кухню, усадил на стулья с предсмертно подгибающимися ножками перед таким же столом. Сам поставил чайник и, повернувшись к нам, спросил:

– Ну, рассказывайте! Что у вас приключилось?

– Вы уже знаете? – спросил я, глядя на него исподлобья.

Профессор был немолодым человеком, лет шестидесяти. Но внешнему виду и по динамике движений ему смело моно было бы дать лет восемьдесят, не меньше – высокий, сильно сутулый, с большим открытым продолговатым лицом, седыми волосами и старыми роговыми очками на длинном носу.

Петр Алексеевич приспустил свои очки, очень внимательно посмотрел на меня и ответил:

– Что-то знаю от Синицына, что-то от ФСБ, которые приходили ко мне утром. Теперь хотел бы от вас услышать.

Мы с Анфисой нервно переглянулись.

– К вам из ФСБ приходили? – спросил я.

– Да, – ответил профессор, – спрашивали про тебя. Как работаешь, с кем дружишь, в общем, характеристику твою и окружение хотели знать. Спрашивали, куда поехать мог…

– И что вы им сказали?.. – в волнении спросил я.

– А что я им могу сказать? Характеристику дал положительную, а про остальное… Я ведь, если бы даже и хотел, ничем полезным им помочь не смог бы. Я ведь про тебя почти ничего не знаю…

– Что они говорили?

– Сказали, что ты покушался на Гришу, в смысле – на Григория Леонидовича, отца Анфисы… и еще одного… как его… Кирилла…

– Понятно… – отозвался я.

– …и находишься в федеральном розыске, – он остановил на мне пристальный взгляд.

– И больше ничего? – спросил я.

– Этого мало? – удивился профессор.

– Я – в смысле: информации больше никакой не было? – поправился я.