Золотой архипелаг - [2]

Эту Россию невозможно перевоспитать. Ее можно только убить.

Агроном, любитель классической литературы, образованный и энергичный Иван Андреевич немало повоевал с работниками «Заветов Ильича», из кожи вон лез, стараясь сделать их труд производительнее, а быт чище. Приучился определять, где нужно стоять на своем, а где стоит отступить, проявить гибкость. Иногда необходимость отступать надоедала до такой степени, что с тоской и раздражением думал: «Убил бы!» Но это только так, на словах. На самом деле, когда от него потребовали принять решение, которое не в переносном смысле, не морально, а, надо полагать, физически убьет его односельчан, пусть даже за некоторых из них раньше гроша бы ломаного не дал, — это решение он принять не может.

Они думают, что он не сказал окончательного слова. На самом деле, не сказал — только потому, что все ясно без слов…

Под руку ткнулось что-то лохматое и доверчивое, словно огромный щенок, и Бойцов, оттаивая от льдистых мыслей, погладил вихрастую головенку:

— Ты чего без шапки бегаешь?

— А, теплынь!

— «Теплынь, теплынь»! Откуда ты слова такие старомодные берешь? У бабки Нюры нахватался?

— А ты чего возле забора стоишь? Вот стоишь и стоишь, забор изучаешь, будто не видел никогда!

Первым раздался мальчишеский смех, потом — с запозданием, хрипловато, будто после кашля — засмеялся Иван Андреевич. Прохор за словом в карман не полезет, даром что всего лишь второклассник! Почему-то от этого позднего, спустя двадцать лет после свадьбы рожденного ребенка Бойцов получал такое чистое, ничем не омраченное удовольствие, какого не получал от первых двух детей, хотя те, в удовлетворение родительской гордости, вели себя куда серьезнее, и учились на круглые пятерки, и проявляли стремление совершенствоваться, достигнуть высоких целей… Достремились! Анна вышла замуж за москвича, перед которым стыдится своего деревенского происхождения, так что молодых и в гости не дозовешься. Артур пока служит в армии, но уже заявил, что после дембеля намерен поступить в институт и поселиться в Москве, в общежитии. И ведь поступит не в родную отцову Тимирязевку, а в иняз, откуда вряд ли вернется, чтобы учить английскому деревенских детишек. Анна, Артур — какие звучные, звонкие имена! А младшего Иван Андреевич назвал по-простецки, забыто — Прохором. С мыслью, что, может, хоть он не улизнет от родителей в город… Как оно дальше повернется, пока неизвестно, но пока что Проша — классический деревенский мальчишка. Некрасов, «Крестьянские дети». В меру деловитый, в меру озорной. Сообразителен, но не торопится выбиваться в отличники, полагая, что в мире много интересного помимо книжной науки. Помогает родителям по хозяйству — правда, стремится помогать только в мужских делах, а вымыть посуду или подмести пол его не допросишься. Придумывает разнообразные игры, иногда небезопасные — тут за ним нужен глаз да глаз. На язык боек… даже чересчур! Но хотя Прошины смешки и шалости навлекали иногда отцовский подзатыльник, все же Иван Андреевич стыдливо себе сознавался, что ужасно любит этого малого… Нет, ну почему — ужасно? Любит нормальной, полноценной родительской любовью. Не за какие-то его достижения, просто — за то, что он есть. Почему-то старших так любить не получалось. Знал бы заранее, им тоже дал бы деревенские, чуточку смешные для современности имена…

Это все шутки, конечно. Дело не в имени. Дело в том, что Ивану Андреевичу уже за сорок перевалило. В этом возрасте перестаешь мечтать о том, что никогда не сбудется, и начинаешь ценить то, что у тебя есть. Дом, жена, дети, здоровье, любимое дело — казалось бы, как просто, а ведь это самое главное. Пока все эти составные части благополучия на месте, им не уделяешь особенного внимания, точно пальцам на руке; а потерять хоть один — куда как тяжко и больно!

Из-за забора, из мутного полувесеннего вечера, из неясного будущего на Ивана Андреевича надвигалось что-то, угрожающее отнять у него самое дорогое. А может быть, отнять и жизнь… Невольно он притянул к себе Прошу, прижал сильнее обычного, будто это маленькое теплое существо, само нуждающееся в родительской заботе и защите, могло его защитить. Мальчик не сопротивлялся, но, почувствовав необычность этого крепкого прикосновения, вопросительно и тревожно поднял голову, ловя в крепко настоянных синих сумерках взгляд отца.

— Так ты мне не сказал, Прохор Иванович, — с нарочитой и нестрашной строгостью, которая между ними была частью повседневной взросло-детской игры, спросил Бойцов, — почему бегаешь зимой без шапки?

— Так я ненадолго. Меня мама послала.

— Куда?

— За тобой. А то ты возле забора стоишь и стоишь… На этот раз Проша не рассмеялся. Серьезность отца передалась ему. Он чувствовал, что происходит что-то, чего взрослые ему объяснить не хотят. Или не могут… Это они так всегда говорят, что не могут, когда не хотят. На самом деле дети все понимают, если с ними говорить по существу, коротко и ясно, без лишних отступлений и иностранных слов.

Как правило, Ивану Андреевичу удавалось доходчиво объяснять сыну в таком стиле самые сложные вещи. Но сейчас он действительно не хотел ничего говорить. Обхватив Прошину холодноватую, чуть влажную ладошку своей широкой взрослой рукой, повел ребенка к дому. И хотя Иван Андреевич был высок, силен и на здоровьишко, тьфу-тьфу, покамест не жаловался, до самого порога его не покидало чувство, что он опирается на маленького Прохора, как слепой на проводника, как хромой на костыль.