Золотое кольцо всадника - [124]
Кифа и Павел были хорошими людьми, и теперь, после их смерти, я понимаю их куда лучше, чем прежде. Такое случается нередко. Человек навсегда уходит, и мы забываем все дурное, что было с ним связано, и более отчетливо представляем себе его облик. Он-то и запечатлевается в нашей памяти. Как бы то ни было у христиан есть своеобразный портрет Иисуса из Назарета. Когда он упал под тяжестью креста, некая женщина обтерла кровь с его лица куском ткани, и изображение Иисуса осталось на нем. Если бы он сам этого не захотел, такое вряд ли бы случилось, и потому я думаю, что Христос в отличие от многих слишком уж правоверных своих последователей не сердился бы на усердных портретистов.
Чаша моей матери изрядно потрескалась от времени, и я, разумеется, должен был что-то предпринять для ее сохранности. Но у меня есть чувство, что ее волшебная сила уменьшилась после того, как она была заключена в золото и серебро. Во всяком случае, давние раздоры христиан продолжаются, и эти люди столь же непримиримы и воинственны, как и прежде. Линию с огромным трудом удается успокаивать их и предотвращать драки во время их священных трапез.
А уж что происходит потом, после этих собраний, на темных городских улицах, когда отпираются двери и единоверцы покидают дома гостеприимных хозяев, я вообще не берусь описывать.
Короче говоря, в христианской среде царят те же зависть и нетерпимость, что погубили много лет назад Кифу и Павла. И это лишнее доказательство того, что у христианства нет будущего. Остается только дожидаться минуты, когда один христианин убьет другого во имя Христа.
Лекарь Лука так стыдился всего этого, что никак не мог заставить себя сосредоточиться на третьей книге своего грандиозного труда и вынужден был прекратить работу.
Христианам не помогает даже то, что в последнее время к ним начали присоединяться ученые и образованные люди, которые открыто объявляют себя приверженцами Иисуса из Назарета. Мало того, по-моему, это обстоятельство только приближает закат христианства.
Незадолго до своей болезни я пригласил к себе на ужин двух софистов[81], надеясь, что их образованность послужит Линию и его делу. Так в результате они затеяли друг с другом такой жестокий спор, что чуть не разбили мои весьма ценные вазы из александрийского стекла.
Я позвал софистов в свой дом по соображениям чисто практическим. Мне пришла в голову одна любопытная идея, касавшаяся христиан, и я захотел обсудить ее с этими учеными мужами. Почему бы, подумал я, христианским вождям не носить на своей одежде нечто вроде знаков различия, свидетельствующих об их положении. Например, нашивать на свои простые пастушеские плащи изображение спирали гадателя, а в дополнение надевать высокую шапку — наподобие той, что носят жрецы Митры. Такие внешние атрибуты, по моему мнению, будут поощрять обыкновенных граждан присоединяться к христианам.
Однако мои гости разочаровали меня, ибо немедленно начали задевать друг друга и обзываться обидными словами.
— Я верю в незримое царство, — сказал один из них, — верю в ангелов и в то, что Христос — Сын Божий, потому что только вера может объяснить непостижимый и безумный порядок вещей. Моя вера такова, что поможет мне понять мир.
— Разве ты не видишь, жалкий глупец, — промолвил другой, — что разум человека никогда не постигнет божественную суть Христа? Я сам верю только потому, что учение его темно и бессмысленно. То есть я верю потому, что вера моя абсурдна.
К счастью, я успел вмешаться и не дать им пустить в ход кулаки.
— Мне трудно считать себя ученым человеком, — заявил я, — хотя я читал труды многих философов и немало поэтических произведений и даже собственноручно написал книгу о Британии, которую и сейчас можно найти на полках публичных библиотек. Я не могу сравниться с вами в искусстве познания жизни и в умении вести дискуссии. Моя вера не очень крепка, и молюсь я весьма редко, поскольку мне кажется бессмысленным просить у загадочного бога то, о чем он и так знает. Он обязательно позаботится обо мне — если, конечно, сочтет это нужным. Я устаю от ваших многоречивых молений, но если мне все же придется прибегнуть к молитве, то я бы хотел, чтобы у меня достало сил прошептать в последнее мгновение своей жизни: «Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня!» Я не тешу себя напрасными надеждами, что несколько моих добрых дел заставят его позабыть все мои низкие деяния и преступления. Ибо богатый человек всегда виновен; на его совести даже слезы его рабов. Однако не надо печалиться понапрасну. Я понимаю людей, которые раздают свое имущество бедным, чтобы следовать за Христом, но сам я при этом предпочитаю сохранить свои земли и дома для моего сына и общего блага. Ведь иначе это богатство может достаться кому-либо куда более жестокому, чем я, и тогда многие, кого я нынче кормлю, заплачут горше прежнего. Итак, поберегите мои стеклянные вазы, ибо они дороги моему сердцу и при этом недешево стоят.
Гости удержались от ссоры из уважения к моей должности и высокому положению, хотя, возможно, вцепились друг другу в глотки, едва оставив мой дом, так как отведали за ужином хорошего вина. Но не думай, Юлий, сын мой, что отец твой стал христианином. Я неплохо знаю учение Иисуса из Назарета, и, мне кажется, я недостоин пока так называться. Именно поэтому я отказался креститься, несмотря на настойчивые просьбы твоей матери.
