Предсказание моей супруги Сабины сбылось: в течение двух долгих лет Нерон даже не помышлял о разводе с Октавией. Вернувшись после смерти матери в Рим, он из политических соображений удалил Поппею из дворца и виделся с ней тайком, по ночам. Он простил многих изгнанников, вернул отправленным прежде в отставку сенаторам их должности и щедро раздал несметные богатства Агриппины всем, у кого хватило ума хоть что-нибудь попросить. Впрочем, наследство Агриппины мало интересовало римскую знать, так что император частенько радовал народ, щедрой рукой бросая зрителям цирковых представлений билетики-жребии, по которым счастливчикам доставались рабы и поместья его матери.
Стремясь успокоить совесть и завоевать расположение подданных, он внес в сенат предложение об отмене всех прямых налогов. Разумеется, Нерон отлично понимал, что это совершенно неприемлемо и что сенаторы непременно ему откажут, однако понимал он и то, что народ назовет его своим благодетелем и станет проклинать сенат.
И все же налоговая система претерпела ощутимые изменения и исправления. Так, налоги с товарооборота были снижены, а главное, любой римский гражданин получил право знать, почему и каким налогом он может быть обложен. Сборщики податей, конечно, ворчали недовольно, потому что их лишили возможности произвольно устанавливать размер налогов и присваивать себе едва ли не львиную их долю, но зато торговцы вздохнули с облегчением, так как цены перестали резко меняться, а налоги с оборота товаров уменьшились.
Нерон наконец-то решился участвовать в состязаниях колесниц, объявив в свое оправдание, что боги и цари всегда любили управлять стремительно несущимися упряжками. Чтобы подать пример знатным римлянам, он сам выступил на открытии задуманных им по греческому образцу великих игр — император пел и аккомпанировал себе на лире. За время, прошедшее со смерти Агриппины, голос Нерона окреп и приобрел металлические нотки. Отвечавший за безопасность цезаря Бурр[1] всякий раз посылал в театр отряд преторианцев, которые не только следили за порядком, но и бурно аплодировали Нерону. Префект тоже громко хлопал, выражая одобрение происходящему, хотя в глубине души стыдился за своего императора. Вероятно, втайне Бурр опасался, что Нерон может пристраститься к еще более постыдным занятиям.
Следствием всего этого было то, что Рим захлестнула мода на все греческое. Большая часть сенаторов и всадников[2] приняла участие в нерониях. Юные девушки из известных семейств исполняли греческие танцы, а иногда к ним присоединялись и пожилые матроны. Я, разумеется, не имел ничего против развлечений, которые должны облагораживать народ, экономя при этом мои силы и деньги, но самому народу, похоже, кроме состязаний квадриг, мало что пришлось по вкусу.
Публика поговаривала, что профессиональные актеры — певцы, музыканты, танцовщики и комедианты — делают свое дело не в пример лучше любителей; кроме того, многие роптали, что в паузах не показывают диких зверей, не говоря уже о выступлениях гладиаторов. Старейшие из патрициев боялись, что теплые ванны и женственная музыка изнежат римских юношей и ослабят их боевой дух, так что у Рима больше не будет крепких телом и духом военных трибунов.
И тут как нарочно в Армении с новой силой вспыхнула война, а в Британии некая женщина по имени Боудикка[3] подняла племена бриттов на восстание против Рима. Целый легион был истреблен полностью, многие римские поселения сровняли с землей, а прокуратор[4] настолько перепугался, что сбежал в Галлию.
Думаю, что у царицы Боудикки было бы куда меньше сторонников, если бы наши легионы не имели приказа кормиться с населения, а проценты с денег, выданных Сенекой британским союзникам Рима, не были бы столь огромны. И по сей день варвары плохо разбираются в финансовых делах.
Молодые всадники вовсе не горели желанием отправляться в Британию, чтобы получить там стрелу или заживо поджариться на костре бриттов. Они оставались в Риме, бренчали на лирах, разгуливали по улицам в греческих туниках и хвастались друг перед другом своими длинными волосами. Еще до того, как положение окончательно прояснилось, Нерон предложил сенату обсудить вопрос о выводе римских легионов из Британии. Страна эта больше поглощала, чем давала. Из Британии вернулись бы три легиона, ибо четвертый уничтожен, и их можно было бы перевести на Восток, к границам Парфянского царства.
Предложение императора вызвало жаркие дебаты, в ходе которых с блестящей речью выступил Сенека, этот известный миротворец и филантроп. Он восславил грандиозные победы Божественного Клавдия в Британии и заявил, что Нерон не может отказаться от завоеваний своего приемного отца, не причинив ущерба своему имени и славе. Но, конечно же, в действительности Сенеку интересовали лишь деньги, вложенные им в Британию.
Один из сенаторов спросил: неужто ради того, чтобы Сенека впредь спокойно собирал свои доходы, было необходимо уничтожить семьдесят тысяч римских граждан и союзников Рима, а также разграбить и предать огню два цветущих города.
Сенека покраснел и принялся оправдываться, уверяя, будто деньги, которые он ссудил бриттам, предназначались для развития страны и в первую очередь — ее торговли. Это могут подтвердить и другие сенаторы, предоставлявшие свои средства для той же цели. Если же коварные племенные царьки бриттов потратили эти деньги на кутежи и приобретение оружия, то тут нет его вины. А первопричиной этого восстания без сомнения являются произвол и политически недальновидное поведение легионеров. Их предводителей следует наказать, а в Британию незамедлительно отправить подкрепление.
