Золотое дерево - [59]

Габриэль похлопала ладонью по карману фартука, в котором лежал сверток с сыром и хлебом.

— Да, завтрак у меня с собой.

— Как прикажите называть вас?

— Жинетт.

— Жинетг, а дальше?

— Дегранж — это была девичья фамилия ее матери.

— Тогда мы можем отправляться, гражданка Жинетт Дегранж, нам пора на работу, — сказала Гортензия и бросила на Гастона вопрошающий взгляд, хотя в ее тоне звучали требовательные нотки: — Надеюсь, мы увидимся сегодня вечером?

— В обычное время на прежнем месте, — весело сказал он.

Выражение лица девушки заметно смягчилось, и когда все трое, миновав переулок, вышли на перекресток, она послала Гастону воздушный поцелуй, а затем поспешила вместе с Габриэль по улице, ведущей к мастерской Дево. Этот жест и возвышенные чувства, которые Гортензия как будто бы питала к Гастону, не вязались со всем ее грубоватым обликом. Габриэль понятия не имела, какие чувства испытывал Гастон по отношению к Гортензии, но ей хотелось надеяться, что он сумел разглядеть за очарованием молодости и нежными взглядами, устремленными на него, задатки будущей сварливой раздражительной женщины.

— Скажите, вам нравится работать в ткацкой мастерской Дево? — спросила Габриэль на ходу.

— Поначалу было страшно, когда на улице под окнами собиралась разъяренная толпа. Дело доходило до различных хулиганских выходок, но месье Дево был готов к такому развитию событий. У него ведь есть свои, охранники.

— Вы имеете в виду полицейских?

— Нет, хотя они тоже пытались разогнать толпу и прийти на помощь, но ведь они не могут дежурить около мастерской круглые сутки, поэтому месье Дево и нанял охранников. Они дежурят, обеспечивая покой работающих в мастерской ткачей и наводя, если нужно, порядок. В свою охрану месье Дево набрал бывших солдат, уволенных из армии из-за болезни или полученных ранений, все они бедствовали и не могли найти себе работу, поэтому служат хозяину не за страх, а за совесть.

— А как насчет работы в этой мастерской?

Условия вполне хорошие. Заработная плата нас устраивает, кроме того, за хорошую работу положена надбавка. Правда, рабочий день очень длинный, но не длиннее, чем в других мастерских, да и странно было бы ожидать от месье Дево, что он будет организовывать свое производство себе же в убыток. А вы знаете, что он сам родом из Лиона? — задала вопрос Гортензия и, не ожидая ответа, продолжала скороговоркой: — Наш хозяин — очень привлекательный мужчина, его даже можно назвать красивым. Если бы он был похож на тех хозяев, которых я знавала в свое время, он с легкостью мог завести шуры-муры с любой ткачихой, но это не в его характере. У него в доме живет одна дама из Парижа, некая мадам Мараш. Однажды, когда месье Дево устраивал большой званый вечер по поводу реконструкции и открытия своей новой мастерской, к нему из столицы нагрянуло множество гостей, среди них была и эта дама. Когда же гости разъехались, она осталась у него в доме и живет там до сих пор. Я, правда, еще не видела ее. Но по слухам, она — настоящая красавица и одета по последней моде. Знаете, у нее такие декольте, что лиф едва прикрывает грудь, а линия талии проходит почти у подмышек, — Гортензия перевела дух. — Ну вот мы и пришли. Опустите голову пониже и идите за мной.

К зданию мастерской стекались в этот час десятки ткачей и работниц. Они входили в прихожую и, обмениваясь между собой приветствиями, вешали свои шали, шляпы и сюртуки на специально оборудованные вешалки. Мужчины предпочитали работать в рубахах свободного покроя, надетых навыпуск. Некоторые ткачи находились уже на своих рабочих местах и налаживали станки. Для Габриэль самым непривычным в новых станках был издаваемый ими странный звук, который ей пришлось слышать лишь однажды, в тот день, когда месье Жаккард демонстрировал свое изобретение в Лионе. Новый ткацкий станок имел свой собственный голос, непохожий на знакомый Габриэль с детства голос старого ручного ткацкого станка.

Вместе с Гортензией Габриэль вошла в помещение, где стояли ткацкие станки, и чуть не замерла от изумления, пораженная их необычным видом. Но за рабочими, занимавшими свои места, внимательно следил мастер, и Габриэль не хотела привлекать к себе его внимания. Она взяла мотки пряжи ярко-желтого цвета и уселась рядом с Гортензией за свое рабочее место, принявшись за намотку нитей на бобину; пряжа, тонкая и блестящая, была похожа на пряди волос, почти невесомые нити обладали прочностью и эластичностью, присущей шелку и облегчающей его обработку на всех стадиях текстильного производства. Готовые бобины мотальщицы устанавливали на большую круглую подставку, называвшуюся рамой для катушек — оттуда, по мере необходимости, ткачи брали их и вставляли в челноки. Габриэль, умевшая в юности мотать нитки, за последние годы утратила сноровку и хотя вскоре ее руки сами вспомнили необходимые движения, скорость ее работы оставляла желать много лучшего. Втянувшись постепенно в работу, она начала исподтишка разглядывать помещение мастерской и работавших в нем людей.

Высота потолка в этой мастерской была в свое время самой обычной, но при реконструкции потолок разобрали, оставив только основные потолочные балки, поддерживающие все строение. Теперь здесь вполне можно было разместить высокие станки Жаккарда. Кроме того, в мастерскую проникало больше света — дополнительным источником которого стали окна верхнего этажа. В помещении стало больше воздуха, что было немаловажно для ткачей, очень чувствительных к сквознякам и никогда не открывавших окон — ни зимой, ни летом. Кроме простуды, они боялись также уличной грязи и пыли, залетавшей в окна и грозившей испортить легкий маркий шелк. Да и сами рабочие в большинстве своем были болезненными людьми со слабыми легкими и больными суставами, причиной их хронических недугов являлся тяжелый труд на станках старого типа.