Золото Виннету - [5]

— А я собрался в Техас, а оттуда — в Калифорнию. Но, поскольку мне все равно, каким путем туда добираться, могу завернуть и в Мексику, тем более что, как вы утверждаете, там сейчас весело. Разрешите составить вам компанию?

— Странный вопрос, сэр! Ну конечно, буду только рад. Ведь вы уже побывали на юге, а именно такой спутник мне и нужен. Но… простите, сэр, за излишнее любопытство, вы и в самом деле пишете книги?

— Да, пишу.

— Гм-м! Если сам Олд Шеттерхэнд ударился в писание книг, значит, это не совсем то, что я думал. Однако, скажу вам откровенно, я скорее предпочел бы попасть к медведю в берлогу, чем взять в руки перо и обмакнуть его в чернильницу. За всю свою жизнь я не сумел вывести на бумаге ни единого слова. Но давайте вернемся к нашим делам: объясните мне, откуда здесь взялись индейцы. Я узнал сиу-оглала, а с ними надо держать ухо востро.

Я рассказал ему историю нашего маленького отряда. Сэм внимательно выслушал меня и, покачивая в раздумье головой, произнес:

— Вот ведь незадача, задерживаться нам здесь не стоит. Вчера днем я наткнулся на следы отряда в шестьдесят верховых. Столько краснокожих — не шутка. Наверняка эти четверо были из их компании и выехали на разведку. Вы когда-нибудь бывали в этих местах?

— Нет.

— Милях в тридцати к западу можно найти воду. Мне кажется, индейцы направятся туда, чтобы напоить лошадей. Поэтому, если мы не жаждем встретиться с ними, нам лучше повернуть на юг. Если тронуться в путь немедленно, то к вечеру можно добраться до Западной железной дороги.

— Я готов ехать. Но сначала лучше спрятать тела убитых индейцев.

— Ни в коем случае! — запротестовал Сэм. — Мы оставим их здесь, на виду, но прежде я отрежу им уши, чтобы краснокожие знали, чьих это рук дело.

Он сам оттащил все четыре трупа на вершину холма и уложил их в ряд.

— Вот так, — сказал он, доставая нож и принимаясь за «работу». — Они их увидят и сразу догадаются, что здесь побывал Сан-Иэр. Вы не поверите, как это жутко, когда зимой до смерти хочется, чтобы у тебя замерзли уши, а мерзнуть-то нечему. Однажды, только однажды я сплоховал и попал в плен к краснокожим. Я защищался изо всех сил, убил нескольких, а одному отхватил томагавком ухо. Чтобы унизить меня, они, прежде чем поставить к столбу пыток, отрезали мне уши. Но ночью Сэм Гаверфилд неожиданно исчез и теперь платит им той же монетой. Посмотрите сюда.

Он протянул мне ружье, и я увидел, что его приклад был сплошь усеян насечками, каждая из которых означала убитого краснокожего. Делая новые, Сэм показал пальцем:

— Это все индейцы. А вон те восемь, что повыше, — белые. Когда-нибудь я расскажу вам о них. К ним непременно надо будет добавить еще двоих — отца и сына. Таких негодяев свет не видывал. Когда я до них наконец доберусь, можно и умирать.

Его глаза заблестели от влаги, а на лице появилось выражение горечи и скорби. Я догадался, что в сердце старого охотника живет боль и что он, возможно, ушел в эти пустынные места, гонимый скорбью и жаждой мести.

Тем временем Сан-Иэр перезарядил ружье. Это была одна из тех допотопных хлопушек, какие нередко встречаются в прерии. Деревянная ложа давно потеряла первоначальную форму, на стволе толстым слоем лежала ржавчина. Никто, кроме хозяина, не смог бы попасть из него даже в бизона с двух шагов, но в опытных руках эта рухлядь превращалась в смертоносное оружие.

— Тони! — позвал Сан-Иэр.

Лошадь, пасшаяся в сотне футов от нас, бросила щипать травку и подошла к хозяину, встав так, что тому оставалось только вскочить в седло.

— Сэм, у вас чудесная лошадь, хотя на первый взгляд за нее и доллар отдать жалко. Но теперь я понимаю, что вы не расстанетесь с ней и за тысячу.

— Еще чего! Ни за миллион! Что мне деньги?! Я знаю в Скалистых горах такие места, где золото можно грести лопатой, и, если когда-нибудь повстречаю человека, которого полюбит мое старое сердце, я покажу ему дорогу туда. Нет, за деньги я не отдам мою Тони.

Подтягивая подпругу, он любовно трепал лошадь по шее.

— Мы с ней неразлучны. Тот, кого теперь зовут Сан-Иэр, когда-то был совсем другим человеком, счастливым и жизнерадостным. У него была жена, за которую он был готов, не задумываясь, отдать жизнь, и сын, за которого он отдал бы и десять тысяч жизней. У него была ферма и был дом. Когда он выезжал в город, то запрягал в коляску свою лучшую лошадь по кличке Тони. Ее жеребенка он тоже назвал Тони. Ведь почему бы и нет, правда?

— Конечно, — ответил я, глубоко тронутый внезапно открывшейся мне ребячьей откровенностью Сэма.

— Но потом явились бандиты, шайка из десяти человек. Они сожгли мою ферму, убили жену и ребенка пристрелили лошадь, которая не потерпела в седле чужака. Уцелел только жеребенок, и то потому, что случайно оказался на пастбище вдали от дома. Вернувшись домой с охоты, я нашел пепелище. Что еще я могу рассказать вам? Восьмерых из шайки я уложил из моего ружья, но двое сбежали, и с тех пор я гоняюсь за ними по всей стране, и в конце концов я до них доберусь, так как человек, на чей след однажды напал Сан-Иэр, никогда и нигде от него не скроется, даже среди монголов. Именно поэтому я и направляюсь в Мексику и Техас. Вот так молодой, жизнерадостный фермер превратился в старого бродягу, который шатается по лесам и прериям, думая только о мести, а жеребенок стал похож на облезлую козу. Но до сих пор оба они не пали духом и надеются пережить еще не одно приключение, пока не просвистит смертельная стрела или пуля, пока не обрушится на одного из них последний удар томагавка. А тот из двоих, кто останется жив, — неважно, человек или животное, — умрет от тоски и горечи.