Золото наших предков - [15]

До инструктора оставалось уже пять-шесть человек, когда Пашков вырвался из этой «связанной одной целью» очереди и спешно покинул зал.

4

Пашков посетил ещё одно подобное сборище, после чего перестал обращать внимание на объявления, обещавшие быстро заработать «копеечку-другую». Потом он сходил на собеседование в редакцию свежеиспечённого журнала для бизнесменов. Работа заключалась в распространении этого самого журнала. Как пояснил молодой человек, проводящий собеседование, в этой хитрой «профессии» главное талант уговаривания. Уговаривать предстояло руководителей фирм, к которым предварительно предстояло напроситься на аудиенцию, после чего убедить, что без подписки на этот журнал им и их фирме «не жить». И на этот раз молодому «учителю жизни», внимали в основном уже люди в возрасте, оставшиеся без работы в результате всевозможных сокращений, растерявшиеся в непривычной для них рыночной обстановке, чьи профессии, образование, навыки, опыт… оказались вдруг в этом, наступившем после 92-го года мире совершенно ненужными.

После «журнального» собеседования Пашков совсем пал духом. Домой он не спешил, ибо жена и сын ещё находились в школе. По пути к своему подъезду он увидел детскую площадку… вспомнил старика, которому помог несколько дней назад. Трудно сказать, почему он вдруг захотел навестить его. Может из вежливости, но скорее всего ему просто вновь захотелось оказаться в той квартире, среди так заинтересовавших его предметов.

Профессор оказался дома и выглядел на этот раз бодрым и здоровым.

– Извините за беспокойство. Помните, где-то неделю назад вам стало плохо во дворе… Как вы себя чувствуете? – Пашков говорил сбивчиво, явно смущаясь.

– А, это вы… проходите. Спасибо, сейчас тьфу-тьфу всё нормально, мотор вроде работает, – хозяин квартиры узнал своего спасителя и встретил радушно.

На этот раз осматривать жилище человека совсем из неведомого ему мира искусства Пашков начал прямо в прихожей. И вновь обнаружил много свидетельств, что доктор искусствоведения живёт скорее всего один, присутствия женщины не ощущалось совершенно: слой пыли на дверцах шкафов, валяющаяся в беспорядке обувь, пустые бутылки…

– Простите меня, я тогда пребывал в таком состоянии, что даже не удосужился представиться. Позвольте исправить эту досадную оплошность. Матвеев Виктор Михайлович… если помните из нашей первой встречи, профессор, доктор искусствоведения.

– Пашков Сергей Алексеевич, отставной офицер, живу в доме напротив, – в свою очередь представился гость.

– Очень приятно Сергей Алексеевич. Я в долгу перед вами за беспокойство, которое причинил.

– Да ну, что вы, какое беспокойство.

– Нет-нет, я ваш должник, и говоря по простонародному, бутылка за мной… но только не сейчас.

– Да ничего не надо Виктор Михайлович, – смущённо отнекивался Пашков, искоса бросая взгляды в открытую дверь комнаты.

– Не думайте, что мне это в обузу. Я ведь русский человек и водочку, грешен, люблю, и потому выпью в вашей компании с превеликим удовольствием. Вы не против?

– Нет, конечно.

– Ну, вот и хорошо. Но сегодня я к сожалению этого сделать не могу, так как через пару часов должен быть на работе, у меня сегодня вечером лекции.

– А вы разве не на пенсии? – удивился Пашков.

– На пенсии, на пенсии. Но, сами понимаете, на пенсию сейчас… Вот и подрабатываю в одном частном ВУЗе. В прошлый раз вас заинтересовало собрание моих картин. Извините, я был в таком разобранном состоянии, потому мало что мог вам пояснить. Но эту оплошность могу отчасти исправить прямо сейчас. Прошу… Вы что же интересуетесь живописью?

– Не то чтобы всерьёз. – Пашков вновь застеснялся. – Видите ли я человек от искусства далёкий, но очень люблю смотреть. Мало чего понимаю, хорошую картину от плохой вряд ли отличу, а вот смотреть… иной раз оторваться не могу. Помню, ещё в школе учился, в Третьяковку нас водили. Все ребята вперёд бегут из зала в зал, скорее эту экскурсию закончить, а я как вкопанный у картины стою. Есть там такая «Мокрый луг» называется, не помню кто автор, но так она меня потрясла. Учительница вернулась и чуть не силком потащила, ругала чтобы не отставал. И до сих пор такое.

– Эту картину Фёдор Васильев написал, в семидесятых годах прошлого века. Гениальных способностей живописец был, жаль не раскрылся, совсем молодым умер. А вот то, что именно она вам так понравилась, опровергает ваше заявление, что вы плохую картину от хорошей не отличите. Вполне возможно, что у вас не просто любопытство, а настоящая тяга к прекрасному, и вы обладаете природным эстетическим вкусом, – хозяин вновь вверг Пашковы в смущение.

– А среди этих картин и ваши есть?

– Да нет, мои это баловство. Я знаток живописи, а чтобы самому хорошо писать… Это нужно иметь особый дар. У меня его к сожалению нет. Хотя сейчас многие пишут картины, не имея этого дара, и даже выставляются. Я так не могу, себя и других обманывать. Но отсутствие таланта не мешает мне любить искусство, изучать его. Я, в общем, счастлив, что занят любимым делом, – спокойно без рисовки говорил профессор.

– Да действительно… любимое дело… это, конечно, счастье, иметь возможность заниматься им, – задумчиво произнёс Пашков, переходя от одной картины к другой. – А я вот сам не знаю, чем всю жизнь занимаюсь. В училище военное пошёл потому, что в школе учился плохо, в нормальный институт не прошёл бы. Служил… двадцать лет, а зачем, и сам не знаю. А какое моё любимое дело и вообще есть ли оно, тоже до сих пор не знаю, – в его словах слышалась горечь, но он опять застеснялся минутной слабости и резко переменил вектор разговора. – А у вас здесь есть картины каких-нибудь известных художников. Я гляжу у вас тут больше современные.