Золото Хравна - [154]

Два года назад, когда Хольгер был еще маленьким, отец вырезал большой крест и собрался нести его куда-то в горы. Дед пошел вместе с ним, и еще священник, отец Магнус. Хольгера они тоже взяли с собой, он сидел на плечах то у деда, то у священника, а у отца — нет, потому что тот нес на себе крест. Отцу было бы тяжело нести и крест, и Хольгера одновременно. Они нашли в горах кучу камней, и отец Магнус кропил ее и крест водою и пел красиво на непонятном языке, как в церкви. Потом они выкопали яму и установили в ней крест. И отец Магнус снова пел. Когда они закончили, дед вытер слезы и сказал: — Упокой, Господи, с миром душу раба Твоего Сэмунда.

И отец сказал:

— Аминь.

Всю дорогу домой отец объяснял Хольгеру, что же пел отец Магнус. И Хольгер выучил несколько тех слов, которые взрослые называют латынью. Так уж устроен Хольгер: всё, что слышит, запоминает быстро. За два года он уже выучил немало таких слов, и знает теперь и все буквы, и даже может писать и читать.

Старая Йорейд как-то, глядя на Хольгера, сказала матери: — Вымоленный мальчик, потому такой шустрый.

Но Хольгер не понял, о чем она говорила. Он всегда немного побаивался старухи и при виде ее прятался за материну юбку.

Он поднимался по склону; в траве и во мху алела земляника. Он рвал ее, набивал ею рот. Тропа становилась все уже, все извилистей. Меж камнями пробиралась она, меж густыми елями и колючими кустами, покрытыми нежным бело-розовым цветом. Пели кузнечики, шмели и пчелы жужжали над цветами.

На одной из полян он остановился передохнуть и долго валялся в траве, раскинув руки. Солнце согревало его смуглые коленки, пекло засохшие ссадины — следы вчерашних подвигов. Высоко над макушками елей кружил ястреб, и крылья, разведенные крестом, казалось, оставляли след в жарком синем воздухе.

Хольгер встал, чтобы продолжить путь. Хотелось пить; едва он подумал об этом, как услышал тихое журчанье и припустил вверх по склону, прыгая с камня на камень. Ручей вытекал из-под большого валуна и стремительно летел вниз по песчаному руслу, сверкая и переливаясь. Солнце сияло из каждой выбоинки, с каждого мокрого камня; воздух кругом полон был веселых золотых брызг, радужных капель. Хольгер бросился под них со смехом. Скоро его рубашка и короткие потрепанные штаны пропитались насквозь этой сверкающей влагой, а он хлопал руками по мокрым камням и смеялся.

Он напился из ручья вволю и пошел дальше. Он понимал, что, если хочет вернуться к обеду, надо бы уже спешить в обратный путь, однако тропинка всё уводила вверх, всё сулила что-то новое, манила, будто еще немного — и откроется его взгляду какое-то чудо, что-то, не виданное никем и никогда. Что-то, возможно, похожее на то, что смутно чувствует он, когда отец склоняется над маленькой книгой в кожаном переплете и читает вполголоса, а слова звучат так просто, мужественно и красиво, что у Хольгера начинает щемить сердце:

Quo ibo a spiritu tuo?

et quo a facie tua fugiam?

Si ascendero in c.lum, tu illic es;

si descendero in infernum, ades.

Si sumpsero pennas meas diluculo,

et habitavero in extremis maris,

etenim illuc manus tua deducet me,

et tenebit me dextera tua.

Отец не знает, но Хольгер давно уже помнит наизусть все эти слова, хотя некоторые ему пока что непонятны. Он шепчет их, играя или засыпая; вспоминает и теперь, когда взбирается по тропе меж замшелых камней.

— Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря! — громко говорит Хольгер.

Внезапно склон кончился, тропа нырнула в молодой ельник и потерялась там. Хольгер понял, что добрался до вершины.

Он сделал еще несколько шагов; пушистые елочки кололи его ободранные коленки. Взобрался на большой плоский камень на самом краю и замер от восторга.

Небо раскинулось от края и до края, от одной зубчатой гряды до другой; в лиловом мареве плавились белые вершины далеких гор. Внизу, многоцветная, как картинка на бересте, лежала прекрасная долина — темные и светлые острова зелени, широкая синяя полоса Гломмы. Как на ладони открылись перед ним и озеро, и дороги, и тропы, что взбирались по склонам и отрогам. Увидел он крошечные коробочки хуторов на склонах, и Городище, и Еловый Остров, который он унаследует, когда станет взрослым. Шпиль колокольни Святого Халварда, далекое Таволговое Болото — хутор бабушки Йорейд, которой не так долго осталось жить на этом свете.

Далеко на западе растекалась по горизонту туманная дымка; за ней, за горами и долинами, скрывалось то самое, покуда неведомое Хольгеру море. «Возьму ли крылья зари…» Хольгеру чудилось, что на губах он ощущает солоноватый его привкус. Там было море, на край которого переселится он. Стремительный корабль по волнам понесет его в далекие страны, и они откроют свои чудеса его радостной душе. Все это будет — много лет спустя.

Он сел на разогретый солнцем камень, свесив вниз загорелые босые ноги и шевеля маленькими пальцами.

Внизу под самым холмом золотилась лента ручья. Хольгер вдруг с удивлением понял, что ручей, из которого только что пил он, — тот же, что течет через их выгон, тот самый, в котором мать и Агнед полощут белье. Проследив тонкую нить потока, он увидел линию изгороди, зеленый выгон, коров — Пеструху и Белку, — овец, лошадей, своего мерина по имени Карий. Все они казались крошечными, точно букашки, что ползают по листу. А вот и дом, и баня, и стабур, и пивоварня, и отцова мастерская. Отец стоял там в белой рубашке — по рубашке Холь-гер и догадался, что это он. А маленькая точка, что движется по двору, — сестричка Ракель. Мать вышла на крыльцо: наверное, ждет его, зовет. Но он далеко, не слышит ее голоса.