Золото - [8]

Старый чиновник набожно указал рукой на икону и проникновенным, тронутым голосом ответил:

— Как?.. Бог-то… Он, батюшка, вам посылает. Вот моё слово вам: упустите счастье теперь, потом не поймаете!

Карновский вошёл не торопясь, с видом человека, забежавшего по пути на службу потолковать с приятелем о том, что у головихи вчера исправник остался «без двух» и что сама хозяйка к концу обеда заменила в салфетках «мумм» «дуайэном» в два с полтиной. Ничего делового не было во всей его холёной, стройной фигуре, затянутой в безукоризненный сюртук, если не считать дорогого, мягкого, усыпанного монограммами портфеля в левой руке.

Бухгалтера словно ветром сорвало со стула при входе дельца. Старик обеими руками стиснул приветливо протянутую ему Карновским руку, осторожно потряс её, переломившись почти не пополам, и с чувством настоящего обожания уставился на энергичное красивое лицо вошедшего посетителя.

— Милости просим, милости просим! — поднялся из-за стола навстречу гостю издатель, напрасно старавшийся удержать расплывавшуюся на его рыхлом лице блаженную улыбку. Гельбталь был польщён визитом местного воротилы и напрасно старался это скрыть.

— Давно собирался заглянуть! — приветливо отозвался Карновский, придвигая к себе кресло. — Вчера у головы засиделся… Да вас, кажется, вчера у меня обидели? — улыбнулся он в сторону бухгалтера. — Вы на меня не в претензии?

— Помилуйте! Ваш-ш-с-с… — расцвёл старик.

Он оторвался от созерцания своего кумира, поклонился и вышел на цыпочках, осторожно притворив за собой дверь.

Карновский проводил его добродушно смеющимся взглядом.

— Ну как пожива… — начал было Гельбталь, вспомнив наконец свой долг хозяина и престиж руководителя общественного мнения.

Карновский, быстро повернувшись, впился ему в лицо сразу блеснувшими сталью глазами и сказал отрывисто и твёрдо:

— Иван Кузьмич! К чёрту декорации. Мы оба заняты. Открывайте карты — мир или война.

— То есть как это… Это насчёт чего, — растерялся издатель.

— Спрашиваю — мир или война? Не притворяйтесь дураком. Я пришёл выяснить, в какой позиции вы остаётесь по отношению ко мне в дальнейшем. Я к вам пришёл, вы это способны оценить… Это не значит, что вы мне опасны, я всегда могу обезвредить вас. Но, — Карновский презрительно усмехнулся, — я не собираюсь даже состязаться с вами, так как знаю, что вы ни при чём, что же касается господина Волынцева…

— Позвольте! — попытался оправиться Гельбталь. — Волынцев у меня в качестве помощника, что же касается направления газеты…

— К чёрту декорации! — снова перебил Карновский. — Если не хотите говорить делом, я уйду.

— Но… позвольте…

— Не позволю! Я пришёл к вам как к дельцу, которого уважаю. Да, уважаю как дельца и не уважаю как льнущего к Волынцеву и К°. Мы с вами оба — американцы. Из ничего мы сделали многое. Я больше, вы меньше. Но мы хотим оба большого дела, дела по нашему размаху. Быть на побегушках, под башмаком у провинциального оракула, у уездного политика, для вас мелко. Понимаете, мелко! Мне жаль в вас человека моей складки. Вы можете делать дело. Не садитесь на цепь к людям, не умеющим вас оценить и понять.

— Вячеслав Константинович, батюшка, да ведь я… — совсем другим тоном начал издатель, которому яд лести, прикрытой напускной резкостью, начинал проникать в душу. — Да ведь я… я разве что имею против вас…

— Не виляйте! — оборвал Карновский. — Я говорю о деле. Коротко и ясно. Пять тысяч наличными, на пять учёт векселей и на двадцать пять акций нашего предприятия с голосом члена правления. Да или нет?

— Но… но как же мне быть? — с самым беспомощным видом спросил Гельбталь. — Ведь не могу же я хвалить вас! Ведь все же поймут! Вам же самим неудобно.

— И не надо… хвалить не надо. Неужели вы считаете меня настолько наивным. Наоборот. Ругайте, сколько влезет. Но… ругайте за то, на что укажу я сам. Вот. Вам здесь материала на две недели. Под каким угодно соусом подайте. Пусть хоть тот же конторщик мой бывший проредактирует, который на меня зубы точит… Но от Волынцева нам, разумеется, необходимо тотчас освободиться.

— Но как? Ведь я же с господином Вол… Тьфу, с Николаем Иванычем в самых хороших отношениях.

Гельбталь вдруг вспомнил глубокие, строгие глаза свояченицы Закржевского, Надежды Николаевны. Ему показалось, что из глубины кабинета они глядят на него полные укоризны.

— Пять! — почти твёрдо сказал он. — Пять! Рад бы идти с вами заодно — не могу. Поздно. Грязью забросают. Не могу. Стар.

— Какая чушь!.. Грязью забросают? Да кто?.. Читатели? Они никогда не поймут, в чём дело. Ругань была, ругань и будет.

— Не могу! — уныло повторил Гельбталь.

— Жаль, — коротко кинул Карновский. — Жаль. Но… нечего делать. Может быть, вы, со своей точки зрения, и правы.

Он встал, взялся за шляпу и, как полководец, приберегший лучшие силы к концу, прибавил с рассеянным видом:

— Ну-с, так, значит, мы к этому не будем возвращаться… Я сейчас в банк. Почти не спал эту ночь. Засиделся у головы.

— Весело было?

— Веселье обычное. Картёж. Водка. Вчера, впрочем, разнообразие было некоторое. Поздравляли жениха и невесту.

— Это какую же невесту? — заинтересовался Гельбталь.