Золото Алдана - [139]

Когда табашники наконец ушли, Дарья принялась поливать кипятком и драить лавку, на которой те сидели, а Елисей, мучимый сомнениями в правильности того, что принял дар от нехристей, отправился к наставнику.

— Не знаю, Григорий, вот взял, а сам в тревоге: может, вещица-то бесовская, да больно уж занимательная. Сквозь нее вся даль видна.

— Не переживай, это обычный полевой бинокль. Удобная вещь в дороге и на охоте. Очистительную молитву сотвори и пользуйся. То, что полезно и не противоречит уставу, следует применять, ибо облегчает нашу жизнь… Однако мне давит сердце какое-то предчувствие. Тревога на душе, от табашников добра не жду. Как бы беда какая не случилась.

* * *

Выходя из дома, Светлана остановилась в сенях и, кивнув на короб, заполненный желтыми с вкраплениями кварца комочками, спросила:

— Товарищ Корней, откуда у вас столько самородков?

— С галечника, ниже водопадов. Каждую весну там рыжье собираем.

— И что, они здесь так и будут лежать?

— Почему лежать? На мануфактуру, огнеприпасы, продукты поменяем на ярмарке.

— А можно мне несколько образцов взять?

— Берите, не жалко… Любые, которые глянутся.

В это время отец нетерпеливо крикнул со двора:

— Пошто застряли? Давайте прытче!

Светлана сунула в кармашек рюкзака три угловатых самородка и первой вышла на крыльцо, щуря глаза от солнца.

Дарья, одетая в тесное для ее располневшего тела нарядное платье, повязанная белым платком, хозяйничала в летней кухне. Подавая мужу завернутые в полотенце свежеиспеченные ковриги и бутыль с мелкотолчеными кедровыми орешками на березовом соку, она перехватила восхищенный взгляд супруга, устремленный на девицу в мужичьем наряде. Обида обожгла и обручем сдавила ее сердце, но виду не подала, улыбалась приветисто.

Провожали до самого берега. Когда пришлые сели в долбленку, Корней, привычно оттолкнувшись от мостков, запрыгнул на корму почему-то с левой ноги. Его кольнула тревожная мысль: «Погрешительно — не с правой дело начал», но, встретившись взглядом с белокурой красавицей, тут же забыл про нее.

— Бог на дорогу, Никола в путь! — крикнула вслед Дарья и, отвернувшись, вытерла уголком фартука набежавшую помимо воли слезинку. Когда лодка уже заворачивала за излучину, Корней оглянулся: Дарья все стояла, зажав коленями от ветра юбку, и смотрела им вслед.

После отъезда табашников бабы долго смывали в бане скверну. В закутке Горбуна тоже все перемыли. С лавки сняли постель и сожгли.

По скиту меж тем поползли пересуды. От внимательных баб не укрылось, как зачарованно глядел Корней на Светлану, и то, что Дарья, стараясь не уступать ей, принарядилась. Даже, согрешив, локон из-под платка будто нечаянно выпустила.

— Эк раскозыряло мужика. Видали, как пялился бесстыжий на антихристову бестию. Кабы до греха не дошло. Как можно? Волосы в косу не собраны, сама в штанах, дабы телеса казать. Все для бесстыдного прельщения мужних взоров, — судачили, осуждали одни.

— Уж кто-кто, а Корней — мужик надежный, на чужу не блазнится, — защищали другие…

Течение в широко разлившейся Глухоманке было едва заметным, так что идти на веслах Корнею пришлось до самой плотины.

Здесь он привязал лодку к дереву и дальше повел по сухому руслу, зажатому в тесном каньоне.

Проводник не заметил, как вышли к Реке, как разбили бивак на песчаной косе. Он таскал сушняк на дрова, драл сырой мох, разводил дымокур, а сам видел только золотистые локоны, которыми играл ветерок, и покачивающиеся в такт шагам бедра сошедшей на землю богини.

С упоением вдыхая тонкий запах волос, он с замиранием сердца ловил легкий шелест ее одежды, украдкой поглядывал на волнительно вздымавшиеся тугие груди. Кипевшая страсть лишила его способности мыслить и трезво оценивать свои поступки. В разгоряченном мозгу то и дело мелькала бесовская мысль: «Хотя бы разок глянуть на красу девичью, как Господь создал, без покрова».

Окончательно потеряв власть над собой, он готов был на все — лишь бы овладеть околдовавшей его женщиной.

К сожалению, не оказалось рядом человека, который вернул бы распалившегося мужика на землю, раскрыл затуманенные страстью глаза на греховность желаний, идущих против Заповедей Бога.

* * *

По Большой Реке ходили два пароходика. По расчетам Чванова один из них через день-два должен был проплыть как раз в сторону города.

Г-о-р-о-д! — какое таинственное, полное загадок, слово! Оно пугало Корнея своей непознанностью.

Стараясь оттянуть время расставания, он сказал Светлане громко, так, чтобы слышали ее спутники:

— Пока не посажу вас на пароход, в скит не пойду. А то спросят: «Как они там? Уплыли?» Что скажу? Дождусь уж, раз он скоро.

На следующий день над остроконечными вершинами мрачных елей показался шлейф дыма. А еще через пару часов из-за поворота выплыла толкаемая двумя огромными гребными колесами, выпирающими из бортов, белая громадина с длинным рядом окон и с закопченной трубой посредине. На носу красным было выведено «Климент Ворошилов».

Пилот, сложив ладони рупором, закричал:

— Кузьмич! Чаль к берегу! Кузьмич, к берегу! Это я, Чванов!

Их заметили и в жестяной рупор ответили:

— Привет, Сан Саныч! Тебя ищут. Радиограмма была: «Пропал без вести…»