Золото Алдана - [124]

Утром, пока Федор показывал топографу место, где собирает самородки, старуха, стараясь угодить большому русскому начальнику, настрогала полный таз тонкой, сворачивающейся в трубочки розовой мякоти молодой конины и подала ее на стол вместе с колбы — острой приправой из черемши. Потом нарезала целое блюдо кровяной колбасы, а к чаю наложила в берестяную чашу главный деликатес — землянику в масле. Все ложки и миски из золота убрала подальше.

Андрей Ермолаевич радовался неожиданной экономии продуктов. Он переживал, что их может не хватить до конца сезона.

Осмотрев перед выходом лошадей, поняли, что они уже не ходоки. Поминая нехорошими словами тойона, долго кумекали с Бюэном, что делать, и решили все же оставить их Федору — вдруг сумеет выходить. Тот на радостях притащил из юрты с полпуда конской колбасы и принялся кругами ходить вокруг Андрея Ермолаевича.

Заметив, что якут не отходит от него, топограф наконец вспомнил про справку о переводе окрестных земель в госрезерв. Вынув из планшетки бланк геологоуправления, печатными буквами написал, что данный документ удостоверяет перевод долины речки Ягельная в госрезерв и введения на ее территории запрета на все виды промыслов.

Получив столь важную бумагу с гербом, якут сказал, как поклялся:

— Федор крепко госрезерв хранит! Крепче Эскери! — и вывел двух жеребцов из хотона: — Бери, дорога длинный, конь надо.

Прошло четыре дня. За это время на Большом Пике топографы воздвигли первый триангуляционный пункт — ажурную трехгранную пирамиду из плотных стволиков ошкуренной лиственницы. Из-за того, что ночью небосвод, как нарочно, затягивали тучи, Петр никак не мог определить координаты. Днем сплошной покров туч ветром иногда разрывало на серые дымные клочья. Их рукастые тени, ощупывая каждый отрог на пути, крадучись уползали на запад, туда, куда тянулись мрачные цепи гор, а ночью их сменяла новая плотная волна, пригоняемая со стороны Охотского моря. Просидев на холоде и ветру две ночи, наконец поймали разрыв, сквозь который открылись звезды для определения точных координат геодезического пункта.

Отсюда, с высоты почти двух верст, простиравшаяся во все стороны необозримая горная страна, терялась в дымке горизонта, изломанного зубцами пиков. Этот хаос белоснежных громад и лесистых долин предстояло в деталях нанести на карту. А на семи господствующих гольцах построить триангуляторы и вычислить их географические координаты, по которым будет делаться точная привязка. Имеющиеся старые карты были схематичны, бедны подробностями и не достоверно отображали местность. Работы непочатый край, но первый, самый трудный шаг был сделан.

В один из вечеров, кажется, как раз после установки триангулятора, когда все в ожидании ужина собрались у костра, Андрей Ермолаевич долго возился в палатке. Наконец он вылез и торжественно объявил: «Дорогие друзья, сейчас будет говорить товарищ Сталин. После его выступления послушаем первомайскую демонстрацию в Москве. Внимание, включаю!»

В наступившей тишине из палатки раздался и понесся над заснеженными горами хрипловатый голос. Изосим и эвенки от удивления раскрыли рты: они никак не могли понять, откуда в палатке топографа оказался человек. А когда из нее донесся какой-то грохот, а голос умолк, проводники со страхом переглянулись.

Андрей Ермолаевич же с рабочими почему-то весело засмеялись. В это время сквозь брезентовую стенку понеслись возгласы множества людей, веселая музыка. Недоумению кочевников не было предела. Топограф вытер выступившие от смеха слезы и, подозвав ошеломленных таежников к палатке, откинул край брезента.

Тут Бюэн с ребятами вообще лишились дара речи. В их головах никак не укладывалось то, что в палатке говорят не люди, а зеленоватый ящик с красным глазком под названием «радио».

Вскоре Андрей Ермолаевич выключил его, так как батареек был всего один комплект, да и те просроченные, а ему хотелось хоть раз в месяц слушать новости из Москвы.

Завершив работы на Пике, олений караван стал спускаться, огибая гору, по корытообразному желобу, который, как они видели с вершины, должен был вывести их на заснеженную лесистую равнину. Путь ко второму гольцу пролегал через нее.

Для отряда было приятным сюрпризом, что бить тропу в глубоком снегу не надо: благодаря мощным волнам весеннего тепла, внешний слой снежного покрова за день подтаивал, пропитывался влагой, а за ночь схватывался ледком — настом. Чтобы воспользоваться этим неожиданным подарком в полной мере, собрались и выехали еще перед рассветом, как только стали редеть сумерки — в это время наст самый прочный. На спуске по желобу каюры ни на секунду не выпускали из рук крепкий остол, которым притормаживали нарты. Однако не все шло гладко. Несмотря на свои широко раздвоенные копыта, олени, случалось, пробивали льдистую корку и то одна, то другая нога глубоко проваливалась в снег. Животные резали ноги об острые кромки, и наст в таких местах обагрялся капельками крови.

Наконец обоз выехал на равнину, залатанную темно — зелеными лоскутами ельников, на которой запланирована точка пересечения верхнего и нижнего маршрутов. На карте это напоминало цифру восемь. Через несколько недель отряд, уже на обратном ходу, должен вернуться сюда же. Поэтому именно здесь заложили продовольственный склад. В нем, кроме провианта, оставили и кое-что из зимних вещей. Олени почувствовав, что нарты полегчали — побежали бойчее.