Золотая змея. Голодные собаки - [36]

Из общего ропота вырвалось несколько голосов погромче:

— Тайта, но ведь в прошлом году было по-другому. Вы поминали каждого в отдельности, как мы и договаривались… Ведь и вчера вы отдельно поминали родственников дона Хуана Пласы… Уж так заведено.

Дон Касимиро Бальтодано скрестил на груди руки, откинулся назад, еще больше выпятив живот, и произнес строгим голосом:

— Заведено, да неправильно… А если вы непременно хотите, чтобы я служил отдельно каждый молебен, платите по пять солей…

Женщины жалобно взмолились:

— Да разве так можно, тайта… Пожалейте покойничков-то наших…

— Что скажет вам господь бог, тайта, в день Страшного суда?..

Но священник, застыв в важной позе, не уступал:

— Если хотите, чтобы я служил молебны отдельно, платите по пять солей, я вам уже сказал. Потому что двух солей мне и на вино не хватит…

От возмущения у нас даже дух перехватило! И мы давай все наперебой честить святого отца:

— У него сегодня водка была, а не вино!..

— Обманщик!

— Обманщик и есть!

Видя, как его авторитет падает прямо на глазах, священник решил поскорее убраться подобру-поздорову, но перед этим еще раз воздел руки к небу и возвел очи горе:

— Видит бог, я вас не обманываю!..

Быстро повернувшись, он одним прыжком пересек галерею и ловко втиснул в дверной проем свое грузное тело, облаченное в просторную сутану. Чоло же отправились, восвояси, обсуждая поступок священника, и, решив, что тут не обошлось без нечистого, стали постепенно расходиться по домам.

Новость облетела всю долину, и никому уже не хотелось танцевать. Пить-то, конечно, не перестали — надо ведь залить обиду. Мужчины, усевшись около хижин под деревьями, на изгородях, по обочинам дороги, пьют и возмущенно толкуют о случившемся. Женщины готовят еду или моют посуду в канавках и тоже не закрывают рта:

— Ну и жадина наш священник…

— Да где ж это видано, чтобы покойников обижать…

— И ведь не кто-нибудь, а сам священник…

— Проклятущий, не видать ему царствия небесного…

Мужчины принимаются разбирать священника по косточкам. То, что он любит выпить, — не беда, но выпить вино, предназначенное для богослужения, это уж ни в какие ворота не лезет. И как можно отслужить одну панихиду, а денег взять за двадцать? Говорят, конечно, и о том, что священник ест, пьет и толстеет за счет бедняков. А чего ради все это терпеть? Подумаешь, велик труд нацепить на себя сутану и бормотать что-то невнятное, уставившись в книгу, да и книга-то у него, между прочим, всегда одна и та же! Досталось заодно и ризничему.

— А этот, спрашивается, что делает? У него и голоса-то нет…

— Кадилом и то еле машет…

— Такие хлюпики никуда не годятся, вот и идут в ризничие…

— Недаром в платьях ходят, как бабы…

— Да, хороша парочка подобралась…

Но ничего не поделаешь, ведь священник все так объяснил, что не подкопаешься. И когда пришла ночь, опять все стали есть, пить и плясать. И опять зазвучала маринера, кашуа, чикита[28], опять замелькали ноги, закружились пары, весело и задорно заблестели глаза.

— Да здравствует праздник!

— Смерть священнику-ворюге!

Крики становятся громче, а потом и припевки пошли, припевки к маринерам и чикитам, да такие, в которых одна злость да яд. Калемар хохочет, показывая свои острые зубы:

Ай, Мария Роса,

ночкой темной,

кто к тебе прижался

в сутане черной?

— Ого-го! — одобрительно гогочет праздничная толпа.

— Молодцы! Давай еще, из тех, из наших!..

У меня была девчонка,

просто загляденье,

да отбил святой отец,

сказал — во спасенье!

А тут еще подлили масла в огонь — прошел слух, что священник на следующий день собирается покинуть Калемар. Само собой, раз он отказался служить молебны, ему остается только удрать, и удивительно, что мы раньше об этом не догадались. Так, значит, тайта собирается покинуть деревню? Ну, уж это совсем никуда не годится!

До нас дошла эта новость как раз, когда мы танцевали старинный калемарский танец, и дело нам показалось очень серьезным, потому что речь шла о добром имени Калемара. Одна старуха с морщинистым лицом возмущалась больше всех:

— Что ж это делается, совести не стало у людей, что ли? Всю жизнь я прожила в Калемаре, и никогда еще не бывало, чтобы священник творил такое…

Она вся дрожит. Волосы рассыпались по плечам. Встала посередине хижины и смотрит то на одного, то на другого. Свет в доме тусклый, желтоватый, и лицо ее кажется особенно бледным.

— Это потому, что мужчинам на все наплевать… Да и какие вы мужчины, какие вы калемарцы? Настоящим калемарцам храбрости не занимать…

Если бы в бок Венансио Ландауро всадили нож, он и тогда не так бы разъярился. Сдвинув шляпу на затылок и выплюнув шарик коки, — как положено перед дракой, — он стукнул себя кулаком в грудь и сказал:

— Я ни за что не выпущу его отсюда… Кто со мной, выходи…

Венансио Ландауро — из Шикуна. Ну, а Калемар разве может отстать? И вперед выходит добрая дюжина наших парней.

— Пошли, пошли…

Венансио между тем все больше распаляется:

— А не захочет остаться — побьем… Как-то раз в Маркабалито одного такого же голубчика ох как вздули… Ну, я, конечно, тогда тоже руку приложил…

— Так ему и надо, раз вор…

— Пускай знает, что в Калемаре эти его штучки не пройдут!