Золотая трава - [43]

Можно было двадцать раз сломать себе шею на каменистой тропе, едва освещенной светом звезд. Он проходил мимо остатков костров, которые служили вехами на дороге к ночному празднику. Он спускался так быстро, что не всегда мог миновать подстерегавшие на каждом повороте колючие кустарники, о которые он поранил левую руку, а заодно и разорвал рукав. «Эта женщина умеет шить, — подумал он, — она починит так хорошо, что куртка станет как новая». Последний отрезок пути он пробежал без дороги, по песчаной равнине — прямиком на уже видневшуюся колокольню, он ужасно боялся опоздать. Если он опоздает, Элена Морван опять исчезнет — это-то уж наверняка. Остановившись возле освещенной церкви, он принужден был отдышаться. Сердце колотилось у него в груди, словно удары молота. Что он слышит — отзвуки молитв или шум своего дыхания? Его охватил страх. Вдруг она скажет — нет! Ему ничего не останется, как умереть в этих горах, отрекшихся от него. Он машинально вынул платок, чтобы вытереть кровь с руки. Вспомнив, сколь аккуратно была одета Элена, он постарался несколько привести себя в порядок. Ведь не бродяга же он какой-нибудь. Он набрал в грудь побольше воздуха и вошел через дверь, ведшую на колокольню, изо всех сил стараясь не скрипнуть защелками. Элена, разумеется, должна находиться внизу. В церквах бедняки всегда стоят внизу.

И, едва войдя, он ее увидел. Он без труда отыскал бы ее даже в толпе страшного суда. Все присутствующие стояли, повернувшись лицом к освещенным хорам, он видел одни лишь спины. От алтаря доносились стоны изнемогающей фисгармонии. Под веревкой от колоколов стояла она, высокая девушка с сильными руками. В полутьме он едва различал ее лицо, но разве нужно было ему его видеть! Священник провозгласил псалом, и все молящиеся горячо его подхватили. Корантен пришел в удачный момент. Он сделал несколько шагов и приблизился к Элене, почти коснувшись ее. Она пела вместе со всеми, но тотчас почувствовала возле себя мужское присутствие. Она перестала петь и слегка склонила к нему голову, все еще повернутую к хорам.

— Вы ошиблись. Это место отведено для женщин. Мужчины стоят слева от катафалка. Там еще есть места.

Она не узнала его и вздрогнула, когда он шепнул ей на ухо:

— Это я — Корантен Ропар, друг вашего кузена.

— А! Что вам надо, матрос? Вы не должны были приходить сюда.

— Я подыхаю от стыда с самого того праздничного вечера, когда я вас оскорбил, вовсе этого не желая. Я сказал слова, которых не должен был говорить. Простите меня.

— Мне нечего вам прощать. Это я чересчур уж горда.

— И вы правы в этом. Для людей, подобных нам, честь — единственное, что ничего не стоит, но ценится дорого. Простите меня.

— Вы прощены. От всего сердца.

— Этого еще недостаточно. Теперь надо меня выслушать.

Псалом перекрывал их шепот, но кое-какие слова проскальзывали, когда пение прерывалось. Уже две-три женщины насторожились. Они еще не осмеливались круто повернуть головы, выжидая для этого подходящий момент.

— Идите наружу, — прошептала она. — Я к вам тут же присоединюсь.

Он удалился на цыпочках. Снаружи он поторопился надеть фуражку, чтобы приободриться. Самое тяжелое ему еще предстояло совершить. Почти тотчас же она оказалась возле него.

— Ради бога, уходите отсюда, матрос! Если хотите, можете увидеться со мной завтра и в другом месте. У меня нет ничего, кроме моей хорошей репутации. Вы что, хотите и ее у меня отнять?

— Прошу вас — выслушайте меня немедленно. Я — сирота с двухлетнего возраста. Воспитывали меня то одни, то другие. Так давно, как я себя помню, меня то тут, то там называли бедным Корантеном. Даже когда я вышел из вызывающего жалость возраста, все равно оставался бедным Корантеном. Вот почему я никогда не осмелился подойти ни к одной девушке в моем краю. Я боялся, что меня назовут бедным Корантеном, пусть даже и ласково, и без намерения меня оскорбить. Когда я нашел вас на ночном празднике, я тотчас же понял, не знаю почему, что я — Корантен Ропар, и точка, молодой человек не хуже других, несколько застенчивый, хотя уже прошел войну. Но вот вы, вы не такая девушка, как все другие. Чем дольше я на вас смотрел, тем больше мне хотелось наполнить орехами ваш фартук до самого верху, подобно тому, как женщины Логана давали мне хлеб с маслом, когда я был маленьким. Но молодая девушка — не ребенок. Вот я и ляпнул бог знает что, я вас оскорбил. У меня ум не гибкий, Элена Морван, мне надо время, чтобы осознать происходящее со мной.

— Чем же вы меня обидели, матрос?

— Вот именно этого-то я и не знаю. Но вы ушли, рассердившись. На следующий день вы заперли свой дом, не пришли на работу, вас нигде невозможно было сыскать, и все это произошло по моей вине.

— Скорее по моей. Я — глупая. Не знаю, что со мной случилось, я испугалась.

— Вы меня испугались?

— Я испугалась того, что кто-то заговорил со мной таким образом, с таким выражением лица… У меня нет к этому привычки. Но вы только что так хорошо со мной говорили. А теперь оставьте меня.

— Я вас не оставлю. Слушайте дальше! Ян Кэрэ сказал мне, что ваш отец остался неизвестным, вот поэтому-то вы и склонны к обиде более, чем любая другая. Если бы я узнал это раньше, возможно, я сумел бы найти более подходящие слова. Не будем больше говорить об этом. Я вернулся на свое судно полный угрызений совести. Потом дни шли за днями, и я понял настоящую причину своих мучений. Угрызения, конечно, тоже имели место. Но главное было то, что называется любовью.