Золотая трава - [37]

— Правильно, матрос. Но не прежде, чем распутают узлы на своих канатах.

— Хорошо, — говорит Корантен, — я иду с тобой на нос, Ален! Мне как раз надо кое-что сказать тебе, если ты располагаешь для этого временем, вернее, желанием.

— А ты не хочешь, чтобы и Ян Кэрэ тебя выслушал?

— Я ничего ни от кого не скрываю. Но мне думается, что мысли Яна Кэрэ заняты совсем другим. Голова у него и без меня забита. Мне не хочется его тревожить. Вот в чем дело.

Они переходят на нос судна. Ребром руки сметают снег с досок и садятся под бортом, их дыхание почти сливается. Словно в исповедальне или вроде того. И Корантен начинает довольно издалека.

— Ян Кэрэ похож на мою жену. К тому же это он меня с ней и познакомил. Они — дети кузенов.

— Я бы очень хотел познакомиться с твоей женой, Корантен! Признаюсь тебе, что в Логане все были несколько оскорблены тем, что ты отправился в глубину гор, чтобы взять себе в жены крестьянку. Ты ведь осиротел в детстве, и как-никак твоя настоящая семья — мы, моряки. Мой отец не делал разницы между своими сыновьями и тобой. Если бы тебя не знали столь хорошо, могли бы подумать, что тебе вскружил голову пример Гоазкозов, которые всегда брали себе жен издалека. Но, если Элена из рода Яна Кэрэ, тогда, разумеется, нет никаких возражений.

— Послушай. В эту рождественскую ночь я должен был привести жену к твоей матери. С Мари-Жанн Кийивик все было договорено. Тебе ничего не сказали, чтобы сделать сюрприз. Эта ужасная буря все расстроила. Они, наверное, думают, что мы — уже на дне. Для тех, кто ждет затерявшуюся в море лодку, время тянется долго.

— Им куда хуже, чем нам. Пока море и ветер творят свое дело, а лодка работает, мы не ощущаем течения времени и не думаем о тех, кто дома. Теперь, когда мы здесь прочно застряли, я беспокоюсь о матери. Из четырех, имевшихся у нее мужчин, остался один я. А у меня нет никого, кроме нее.

— Элена была бы спокойна, останься она в деревне, но ведь я обещал приехать за ней, а к тому же еще и газеты. Как ты думаешь, они уже успели сообщить, что «Золотая трава» осталась в море?

— Конечно. Они до такой степени торопятся, что способны сообщить о происшествии, которое даже еще и не совершилось. Необходимо вернуться на берег не позднее завтрашнего утра. Иначе в Логане отслужат три заупокойные мессы, посчитав нас погибшими.

— Мне хочется кое-что спросить у тебя. Но вначале я должен все по порядку тебе рассказать, чтобы ты мог правильно понять мой вопрос. Слушай же: в прошлом году, когда мы стали на прикол к празднику святого Михаила, Ян Кэрэ собрался в свою горную деревню. Ему хотелось помочь там при сборе урожая картофеля. Он пригласил меня с собой. По правде говоря, я совсем не знал, как мне использовать несколько дней свободного времени, вот и отправился с ним.

— И вернулся какой-то странный — я отлично помню.

— Когда мы прибыли в его деревню, для картофеля это было уже поздно. Он был собран, и люди готовили большое ночное празднество, у них таков обычай — в ознаменование конца сбора урожая. Ян и я сделались мишенью для насмешек: мол, видали молодчиков, как работать — их нет, пусть другие работают, а пришел час веселиться — они тут как тут. На праздник нас, разумеется, пригласили, горячо предлагая не жалеть сил, которые мы сберегли, не участвуя в работе: Ян Кэрэ дал слово за нас обоих, что мы не подкачаем.

Деревня эта, — по существу, всего лишь выселки, состоящие из трех ферм, приютившихся в складке между холмами, к которым ведет лишь плохая грунтовая дорога. Но многие из тамошних жителей завоевали себе широкую известность как неутомимые певцы и танцоры. Также было известно, что для тяжелой работы они всегда" объединяются, и к тому же, когда труд закончен, нет им равных и в изъявлениях радости. Люди всех возрастов сходились к ним со всех сторон, некоторые шли пешком лье, а другие и того больше, чтобы присутствовать на здешнем ночном празднике, то есть принять в нем участие, разве только болезнь ног или еще там какая-нибудь хворь помешала бы пуститься в пляс. Зажиточные люди приезжали во главе с мэром в котелке, битком набившись в шарабаны со скамейками. Они ехали из городка, находящегося в двух километрах оттуда, на равнине. И эти приезжие были не единственными, кого разогревало пение, во всех слушателей словно черт вселялся, и ноги сами собой начинали отплясывать — ведь все они были горцами. Рассказывали, что высокие голоса поющих, их прибаутки, вызывавшие всеобщее одобрение, пронзительные выкрики танцоров заставляли звенеть ночь до самых дальних пределов кантона. Ян Кэрэ был просто неистощим, когда его расспрашивали обо всем этом его товарищи с «Золотой травы», которым нравились его рассказы. В Логане и во всех южных портах и мужчины, и женщины легко идут навстречу веселью по любому представившемуся поводу, но у них веселье выражалось по-другому, они иначе отмечали свои праздники. В приморских местностях не существует глубоких долин и высоких гор, ощетинившихся скалами. Моряки не церемонясь называют крестьян мужичьем, увальнями, вообще всех горцев — дикарями. И тем не менее разве Ян Кэрэ не производил фурора, когда у тетушки Леонии он пускался отплясывать гавот, которому научился у себя в деревне, сопровождая танец пением; куплеты он сочинял тут же, высмеивая на разные лады иногда и не совсем впопад некоторые недостатки моряков из Логана. Разумеется, он это делал самым дружелюбным образом и лишь в отместку за насмешки. Этому дьявольскому парню, который был отчаянно меланхоличен, случалось без какого-либо повода плясать гавот и на палубе «Золотой травы» во время волнения моря. Он объяснял это невозможностью избавиться иным способом, чем танцы, от вселявшегося в него порой чертика. При этом он добавлял, что когда ночной праздник в его деревне достигает наивысшей точки, то даже священники в ближайших церковных приходах хватаются за свои требники, чтобы заклясть дьявольское наваждение, которое чувствовалось в ритмах и словах, клянусь, далеко не церковных. А молодые викарии, те вставали в ночных рубашках с кроватей и босиком начинали в тишине и тайне выделывать на полу простые или сложные па гавота. Хотите верьте — хотите нет!