Золотая рыбка - [4]

Она разом махнула рюмку коньяку, и Маня, не моргнув, тут же подлила еще – чуть ли не с полстакана.

Тетки расслабились, успокоились: не больно-то разгулялась Верка по Парижам! Может, в нашей тьмутаракани хоть и тошно, а все свое – оно поспокойнее… Да и зависть их разом сгинула, разом на сердце потеплело.

– Плюнь ты, Верунь, на лягушатника этого! Двадцать раз еще в Париж этот съездишь, тебя еще от него тошнить будет, зато будешь ты у нас ученая, а ученость – она дорого стоит, – успокаивала Веру Маня.

– Да, Мань, ведь не в нем дело-то, а во мне! – с болью выпалила Вера. – Это со мной что-то не так, раз меня даже Париж вытолкнул. Значит, девочки, сама жизнь меня и выпихивает, кретинку закомплексованную…

Тут все загалдели, выпили, начали Веру тискать и обнимать, уверяя, что идиотка она в самом деле, если так думает, потому что ей Бог красоту да фигуру дал, да еще дар – ведь журналист она высшего класса, и никто у них, да что там – вообще никто – так не пишет!

– Верунь, а ведь тебе рубрику новую вести поручили, – заявила Ленка, выкладывая главный утешительный козырь.

– Какую рубрику? – встрепенулась совсем увядшая Вера.

– «Что такое красота?» называется, во как! Это тебе не хухры-мухры!

– Господи, и какой идиот такое придумал! – искренне возмутилась Вера.

Внезапно лица честной компании как-то разом вытянулись, «стухли» и стали совершенно отсутствующими. Вера обернулась и увидела в их прокуренной комнатушке бесшумно вошедшего главного редактора.

«Ну конечно! – лихорадочно соображала она. – Это ЕГО идея! Ах ты, дурища безмозглая, сама себе свинью подложила. Ну теперь все, война! Он мне этой фразочки не простит…»

Главный, Илья Васильевич Костомаров, вороватого вида, с пронырливым бабьим лицом, сильно смахивающий на кота, сжал губенки под щеткой усов, буркнул Лене: «Зайдите ко мне», – и немедленно скрылся в своем кабинете.

Повисла пауза, и все стали как-то бесшумно рассасываться по местам.

Вера, как оглушенная, посидела с минуту в каморке с кактусами и принялась собирать посуду. Решила: «Перемою все, приберу и – домой, спать. Чем попусту тут торчать, лучше сегодня по-быстрому смыться».

В коридоре ее перехватила вышедшая от главного Ленка:

– Слушай, тут для тебя список с адресами.

– С какими адресами?

– Я же говорила, тебе поручили вести рубрику – здесь адреса тех, кто будет нам вещать про красоту.

– А-а-а… Ну, давай. Как Костомарыч? Попало?

– Взгрел по первое число. Говорит, если еще раз такое застанет… Ну, сама понимаешь.

– А про меня сказал что-нибудь?

– Не-а. Только чтобы ты завтра же материал про красоту – к нему на стол!

– Понятно. Список давай.

Вера уже одевалась. Заглянув в ненавистный список с адресами и телефонами тех, с кем придется делать материал, решила начать не раздумывая, наугад: «Поеду сейчас… вот сюда!» – и, зажмурив глаза, ткнула пальцем в список.

Это был адрес известного московского антиквара, архивиста и реставратора: «Арбат, Хлебный переулок, 5, Даровацкий Владимир Андреевич».

Позвонила. Ответили, что немедленно ждут.

– Ну, с Богом! – вздохнула и ринулась в март, в метро…

Благо диктофон, как всегда, под рукой в сумочке.

2

Бредя к Хлебному от Никитских ворот, Вера старательно жевала пластинки «Орбит», чтобы запах отбить…

«Хороша журналисточка, – подумает мой собеседник, – два часа дня, а уже запашок-с! Ну да ладно, как-нибудь переживет. Интересно, – раздумывала она, размешивая ботиночками чавкающую жижу, – куда любезный дружок Аркадий запропастился? Знал ведь, что должна была прилететь вчера – и даже не позвонил… Может, не надо было серьги ему отдавать? Ну, подумаешь – есть у него ювелир знакомый – и оценит побольше, и продаст поскорее, но все-таки лучше бы было самой этим заняться. Самой всегда лучше. Больно уж мужики наши какие-то… ненадежные. Ой!»

Мысль на секундочку прервалась – Вера буквально чудом вывернулась из-под колес бесноватого «опеля»: рыкнув, машина на полном ходу вывернула с Большой Никитской в маленький переулочек, который Вера не спеша переходила.

«Ну ладно, поглядим еще сегодня – не может же он совсем исчезнуть с моими серьгами. И ведь знает, что я на мели – потому и серьги решилась продать…»

Она отыскала нужное здание – маленький, низенький, матово-белый особнячок. Вход был со двора: там приютились крошечный, мокрый от мартовской оттепели садик и некрашеная скамеечка под узловатым, накренившимся ясенем.

Позвонила в дверь, ей тотчас открыли. Первое, что почуяла Вера, – сухое, легкое, греющее душу тепло.

– У меня тут имеется и камин, и настоящая голландская печка! – услышала, будто в ответ на свои невысказанные ощущения, сухой, надтреснутый голос и наконец взглянула внимательно на встречавшего ее человека.

Это был крепкий, жилистый, невысокий старик со скульптурной лепкой лица: высокий гладкий коричневый лоб с голубоватой выпуклой веной наискосок, резко очерченные скулы, крупный породистый нос и тонкие, иронично поджатые губы. Он улыбался ей, щуря прозрачные глаза, глубоко спрятанные в ямках глазниц.

– Прошу вас, прошу, сударыня, раздевайтесь, будьте как дома!

И не успела она оглянуться, как ее коротенькая дубленка, и шапочка, и платок были водворены на положенные им места – на резную, темного дерева полочку и одноногую вешалку, расцветающую загнутыми деревянными лепестками-крючьями. Хозяин уже увлекал ее по коридору, мимо полутемных комнат – туда, где сияли светом старинные лампы с абажурами из узорчатого стекла и натурального шелка.