Золотая рыбка - [6]

Он предложил жене: «Ты за меня, Валя, не держись. Если хороший человек попадется — не отталкивай. Другом и помощником я сколько потроха выдержат, при вас останусь. Полюшке всегда отцом буду».

Она зарыдала, обнимая колени мужа, поливая слезами трикотажные спортивные брюки, скрывавшие ещё не оформившуюся культю:

— Тебя люблю. Никого другого на дух не надо. Кобелей полно, любимый мужчина — один.

Жизнь в семье вроде пошла по-старому. Только не все раны, видать, затягиваются. Не мог отделаться Андрей Дмитриевич от чувства, что тяготит он Валю, заставляя скрывать и прятать от него часть своей женской жизни. То она на какие-то культпросветсеминары в Москву зачастила, то в турпоездку по соцстранам отправилась, а после вся группа, чрезвычайно в путешествии сдружившаяся, в ресторане регулярные встречи наладила. И мужской голос, молодой, бодрый, Валентину Федоровну нередко к телефону спрашивал.

Полина вытянулась, ссутулилась и веселее не стала. Она стеснялась длинных рук и ног, втягивала голову в плечи, говорила мало, подругу имела всего одну. Училась без всяких проблем, но общественной активностью не отличалась. Посидит у подружки, Бэллы Казаковой, — и домой, валяться на диване с книгой или что-нибудь рисовать черным фломастером на грубой упаковочной бумаге. Только однажды среди громоздящихся черных бликов мелькнуло солнечное пятно — золотая рыбка…

Андрей Дмитриевич теперь виделся с Рассадом редко. Остались неизменными лишь ритуальные выезды на рыбалку. Добычи привозили мало. «Мы же не воевать ездим. Важна не победа, а участие», — объяснял Ласточкин. Полина рассматривала трофеи с печалью и разочарованием. А потом стала проситься взять её с собой. Выбрав не дальний маршрут, девочку повезли на Плещеево озеро. Она целый день не отходя просидела у воды, следя за поплавками, и ни за что не хотела идти спать в уютный вагончик спортивной базы. Друзья переглянулись, Андрей недоуменно пожал плечами. Рыбалка — не самое популярное занятие у десятилетних девочек.

Наконец, Полина призналась:

— Вы надо мной не смейтесь. Я знаю, — золотые рыбки только в сказках водятся. Но я все равно буду ждать.

— И вовсе ничего смешного нет, если человек хочет загадать какое-нибудь желание, — спокойно возразил дядя Кир. — Вот я чуть постарше тебя, и всякий раз, как увижу — звездочка падает, — тут же загадываю.

— А что? Что загадываешь? — Глаза Риты блеснули живым любопытством.

— Да как тебе сказать… Когда был пацаном, очень хотел иметь перочинный ножичек со множеством всяческих там раскладных штучек. И все время о нем думал. До сих пор не успеваю загадать ничего другого — все по привычке: «ножичек с прибамбасами».

— И до сих пор его нет?

— Давно получил. И не один.

— Только зачем теперь, да? Ведь у тебя пистолет есть и точилка для карандашей механическая.

— Верно, детка, — вмешался Ласточкин. — Все так хитро устроено, что загаданное получаешь, но уж после того, как расхочешь…

— Надо хотеть самое главное, что всегда нужно. — Полина явно не собиралась выдавать свой секрет. — А вот я стихи про золотую рыбку запомнила. Не Пушкина, другого. Эта рыбка ничего не делала, только звучала, как музыка, и всем приносила счастье… Я её жду.

После этого случая Андрей Дмитриевич сочинил песенку на слова Бальмонта и подарил дочке ко дню рождения круглый аквариум с парой чудеснейших золотых рыбок.

Полина печально посмотрела на тыкавшихся в стекло глазастых красавиц и печально произнесла:

— Чего их мучать, лучше в озеро выпустить…

Непонятная росла девочка. Активную, энергичную Валентину зачастую раздражала её замкнутость. Порой она и не знала, как подступиться к дочери, подсылая в качестве парламентария Андрея.

— Там у Рясковых, кажется, банкет. Сюда слыхать, — кивнул Андрей Дмитриевич на потолок. Этажом выше жил одноклассник Риты.

— Дискотека. Валерке тринадцать исполнилось, — не отрываясь от учебника немецкого языка, пояснила Полина.

Ласточкин присвистнул:

— Оригинальное хобби. Сейчас все в английский уперлись.

— При чем здесь хобби? Интеллигентный человек не имеет права отрываться от своих корней. — Она упрямо замолчала.

Ласточкин приумолк, размышляя, что имела в виду эта странная девочка. Свитер удручающего вида: обвислый, серый, волосы связаны кое-как, ноги в шлепанцах на шерстяной носок деревенской вязки. Наверху идет пляс, кипят любовные страсти, а она выписывает неправильные немецкие глаголы в узкую разлинованную тетрадь.

— Тебе лучше заниматься по хорошему лингофонному курсу, — посоветовал Ласточкин. — Я принесу.

Полина повернулась к отцу.

— Не темни. Я все знаю и не понимаю, из-за чего взрослые столько хитрят и наворачивают целую гору всяких глупостей. — Она в упор смотрела на отца исподлобья своим пристальным, казалось, насквозь все видящими фиалковыми глазищами.

— Мы никогда не врали и не пытались внушить тебе, что я биологический отец. Глупо… — Ласточкин пожал плечами. — Не знаю, как надо любить родных детей, но я сильнее не умею. Ты — моя. Вот и все.

— Ты тоже, папка, мой. Самый настоящий и самый единственный. Но… Ведь был ещё кто-то… И я знаю, кто. Урмас — наполовину эстонец, наполовину — немец. Его мама любила фашиста и родила мальчика. Их очень стыдили. Тогда было такое время. Наверно, он поэтому и вырос злой и чужой. Мне мама это сказала, чтобы я никогда ни о чем не жалела. А я, наоборот, стала его жалеть… Нет, ты не подумай, мне чужой дяденька совсем не нужен. Ни про него, ни про того фашиста-дедушку я ничего знать не хочу… — Полина поджала губы и опустила глаза.