Золотая решетка - [15]

Но это не значит, что она простит им молчание. Разве она не сделала первого шага? И разве ей легко было сделать этот шаг? Она старалась сосредоточить свои мысли на сыне - единственном своем прибежище. Слава богу, в жилах ее сына течет лишь половина буссарделевской крови. Своим дыханием, этим взглядом тверже агата, из-под век, он мстит за нее. Эти чистые глаза никогда не видели никого из Буссарделей и никогда не увидят. Единственная семья Рокки - это она, Агнесса. И те, кто выхаживает его вместе с Агнессой. Ребенок прекрасно постигал иерархию, существовавшую между тремя женщинами, заботившимися о его благополучии: мать была самим верховным божеством. Это чувствовалось по тому, как он тянул к ней свои ручонки.

- Называй меня мамми, darling,- говорила она. - Повторяй за мной: мам...ми.

- Мам...ми, - послушно и восторженно лепетал малыш. - Мам.... Мамми.

Она крепко сжимала Рено в объятиях, покрывала его личико поцелуями.

Наконец наступил день, когда Агнесса решила вообще не думать больше об упрямцах с авеню Ван-Дейка, и это решение далось ей без особого труда. Опыт долгого одиночества, постоянное пребывание с глазу на глаз с самой собою усилили ее врожденную способность управлять своей волей. Ее мысль, быстро заживляя раны, приходила в обычное равновесие, и Агнессе вновь удавалось отклонять от себя те образы и представления, которые были ей неугодны. Ее отношения с людьми никогда не были пассивными, почти никогда она пассивно не подчинялась своим мечтам и раздумьям. И когда дело касалось Буссарделей, она обнаруживала в себе удивлявшие ее самое скрытые резервы воли. К тому же, помимо чувства к сыну, было еще одно, что отвлекало ее от черных мыслей, калека Эмильен. Отец и особенно мать Эмильена Бегу не знали, как подступиться к сыну, и булочница не раз рыдала на груди Агнессы. - Не знаю, мадам, что с ним делать, как его образумить. Он привез с собой протез, который ему подарили в госпитале: просто чудесную ногу. Вы зайдите, я вам ее покажу. Я ее берегу как зеницу ока, - и все напрасно! Он не желает пользоваться протезом. Я ему говорю: ты его приладь, поноси хоть минуту, посмотрим, как он действует. А он отказывается.

- Может быть, ему больно, когда он ходит с протезом, мадам Бегу?

- О-о! - удивилась булочница и даже забыла вытереть

слезы. - Вот это самое он и говорит. Вы думаете, это правда?

Добродушное лицо госпожи Бегу приняло вдруг серьезное выражение. На острове не было не только врача, но даже аптекаря, а Агнесса, о чем было известно островитянам, в свое время прошла курсы Красного Креста и кое-что смыслила в медицине. Постепенно к ней стали обращаться за советом, за врачебной помощью, но главное - островитян привлекала ее аптечка. Агнесса объяснила матери Эмильена, что иногда после ампутации окончание нерва разрастается. Больной сильно страдает. Может быть и другое: рубец заживает плохо и от прикосновения протеза края раны расходятся.

- Так оно, должно быть, и есть! - воскликнула булочница, слезы которой иссякли под влиянием ученых объяснений. - Или нерв, или рубец! А может быть, и то и другое! Будьте добры, мадам Агнесса, поговорите вы с ним: вас он послушает. Если уж для него не хотите этого сделать, то сделайте ради меня, повлияйте вы на него!

Хозяйка мыса Байю сама просила жителей Пор-Кро и тех, с кем она водилась, называть ее мадам Агнессой, а не мадам Буссардель - имя, которое после разрыва с авеню Ван-Дейка резало ей слух. И Агнесса даже не вспомнила, что ее маневр был совершенно в духе и нравах семьи Буссарделей, ибо в их роду имелось столько женщин, что во избежание путаницы их называли по-старинному: мадам Теодорина, мадам Симона, мадемуазель Эмма.

Агнесса нашла молодого Бегу в той части маленького отцовского виноградника, которую было не видно с дороги: он сидел прямо на земле, положив рядом костыли. Застигнутый врасплох появлением Агнессы, он постеснялся ей не ответить. Но, чтобы отбить у нее охоту к дальнейшим разговорам, объявил о своем намерении возвратиться в госпиталь. Слишком он страдает ночью и днем, чувствует, что дело плохо и в дальнейшем будет еще хуже. Видимо, ему казалось, что эта выдумка насчет возвращения в госпиталь избавит его от приставаний, но Агнессе это было лишь на руку. Она не только не стала читать ему нравоучений или ссылаться на горе, которое он доставляет матери, а, напротив, предложила ему свою помощь.

- Если хотите, я могу взять на себя все хлопоты, Эмильен, чтобы вам не приходилось писать всякие бумажки. Могу даже завтра побывать на континенте, обращусь в ближайший пункт санитарной службы, и там мне посоветуют, что предпринять. "Скажите только одно: вы уже говорили со своими родителями? добавила она, усаживаясь на землю рядом с ним у подножья роскошно зеленевшего дуба. - А то я вмешаюсь и получится неловко.

Юноша был сбит с толку. Он то бросал на нее неуверенные взгляды, то, надувшись, опускал глаза, машинально разминая в пальцах комья сухой земли. Агнесса украдкой старалась разглядеть изувеченную ногу, но Эмильен, как только увидел Агнессу, положил здоровую ногу наискось поверх культи. Сидеть в такой неестественной позе было по меньшей мере неудобно, быть может, даже мучительно. Во всяком случае, уже через минуту он переменил позу; тут Агнесса увидела пустую брючину, пристегнутую двумя английскими булавками, и жалкий коротенький обрубок. В день возвращения Эмильена, глядя на него с дамбы, она этого не поняла. "Боже мой, - подумала она, - ведь ему отняли ногу почти до бедра!"