Золотая Ладья - [110]

— Пей, и забудем все дурное, что между нами было! — Олав Медвежья Лапа с большим, окованным серебром рогом в руке, приблизился к Торопу своими тяжелыми шагами. — Мы бились рука об руку, терпели лишения и одолевали препятствия. Вместе спалили гнездо выродков Туровида, вместе сломали хребет вероломному князю радимичей и всему его воинству.

Пальцы Торопа дрогнули, и он едва не выронил чашу, однако пересилил себя и опорожнил ее одним махом. По бороде побежала густая струя браги. Хумли Скала одобрительно ухмыльнулся, принимая чашу назад. Приобняв ярла за плечи, хирдманн направился к огню, полыхающему уже высокой стеной. Жар от горящей ладьи заполнил весь двор.

Как только Волки Одина перестали обращать на него внимание, Тороп стремглав кинулся к подклети-мшанику, в которой стояли кадки с водой. Там, зачерпнув ковшом холодную блестящую жидкость, он принялся жадно вливать ее в себя. Брызги летели во все стороны, но боярин пил без передышки. Он несколько раз поперхнулся и, закашлявшись, прижался спиной к бревенчатой стене. Внезапно в самом углу подклети, где лежала конская сбруя и рыбацкие сети, вздрогнул и приподнялся пол. Боярин повалился навзничь, закрывая глаза руками. Неужели подземные духи из Пекельного Мира так скоро пришли за ним? От страха Тороп едва не лишился чувств.

В себя его привел грубый и бесцеремонный толчок. Чьи-то сильные руки встряхнули его и поставили на ноги.

— Издашь хоть один звук — перережу горло, — пообещал Энунд. Выглянувший из-за его плеча Кандих только молча кивнул.

— Где княжна? — к Торопу протиснулся Рогдай.

Боярин не сразу ответил. Губы его начали шевелиться, пытаясь издать подобие крика, но распухший язык превратился в совершенно безжизненный и тяжелый ком. Изо рта Торопа вырвалось только невнятное хрипение — поднять тревогу и позвать на помощь он не мог.

— Не балуй! — глаза Энунда полыхнули огнем. Он сгреб боярина за отворот кафтана и почти приподнял над полом. — Где она?

Тороп указал глазами наверх.

— В светлице? Веди!

Боярин, спотыкаясь и пошатываясь, двинулся к лестнице, ведущей на верхний ярус хором. У дверей светелки княжны стояли на страже двое гридней Сбыслава, вытянувшиеся по струнке при виде Торопа. Они даже не успели шевельнуть копьями, как два молниеносных удара палицы погасили их разум. Отодвинув в сторону бесчувственные тела и сняв с дверей засов, Кандих ступил внутрь. Следом зашли Энунд и Рогдай, оставив боярина под приглядом воев Прелюта.

— Любава! — позвал варн с порога.

Княжна, сидевшая на лавке у окна, встрепенулась и кинулась навстречу вошедшим.

— Кандих! — всхлипнув, девушка поспешила спрятать лицо у него на груди.

— У нас мало времени, — мрачно бросил Энунд, оглядев светлицу. — Нужно отсюда выбираться.

Кандих лишь кивнул.

— Боярина заприте здесь, — сказал он, подхватывая Любаву под руку.

Когда они вышли из дверей, то увидели, что Тороп, не сумев удержаться на ногах, опустился на колени. Энунд нагнулся над ним и заглянул в глаза. По лицу боярина ручьями катился пот.

— Питье… — прохрипел он. — Питье… Там, в долбенках… Воды!

— Какое питье? — переспросил хирдманн, бледнея от недоброго предчуствия.

— Воды, умоляю! — голова боярина ударилась об пол у самых ног Энунда.

— Да что с тобой? Говори! — сын Торна Белого вздернул его за бороду. Глаза боярина уже закатились. Губы беззвучно шевелились, выпуская лишь воздух.

— Тащите его обратно, в подклеть, — неожиданно сжалился Кандих.

Радимичи снесли Торопа с лестницы вниз, к кадкам с водой, стали поливать ему голову из ковша. Веки боярина затрепетали. Выхватив ковш, он принялся пить взахлеб, расплескивая воду. Наконец, встал на четвереньки и отполз в дальний угол, где его стошнило.

— Питье отравлено, — с усилием выдавил он. — Помираю я…

Энунд замер.

— Какое питье? — повторил он вопрос, хотя ответ на него уже знал сам.

Боярин кивнул головой в сторону двора, на котором пировали урмане.

Сын Торна Белого угрюмо оглядел своих новых товарищей.

— Уходите без меня, — сказал он. — Я должен вернуться к Братьям.

Кандих с Рогдаем переглянулись.

— Что ж, воля твоя, — промолвил варн. — Только не сболтни своим, что мы тут были.

Энунд презрительно передернул плечами и поспешил отворить дверь подклети. Беглецы, не замеченные никем, кроме едва живого Торопа, вновь спустились в подземный лаз, тогда как молодой хирдманн решительно вышел во двор. Опасаться ему было некого. Здесь он по-прежнему оставался своим и для воинов ярла, и для людей Сбыслава.

Первым, что заставило его сердце учащенно забиться, была странная тишина. Там, где еще недавно возносились славления богам и героям, звенели чарки, гремел человеческий смех и текли переливы песен — застыло ледяное молчание. Только потом до слуха Энунда докатились приглушенные стоны. Молодой хирдманн оглядел скамьи, установленные вдоль ухожей[154], на которых Братья восседали во время поминальной тризны, и ужаснулся. Волки Одина лежали вповалку — там, где их застигло смертное оцепенение. Некоторые еще шевелились. Теплящаяся в могучих телах жизнь заставляла бороться до конца, и хирдманны пытались упереться в землю мечами, перевернуться со спины на бок или приподняться на локте. Однако большинство уже не дышали, застыв с приоткрытым ртом и выпученными глазами. На висках набухли синие вены.