Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - [49]

— Уважаемые посетители! Добро пожаловать в наш музей.

Прежде чем последовать за ней в дом, я осмотрелся. Портик, на котором я возвышался, когда-то играл заметную роль в жизни имения. Стоя или сидя на этой силовой платформе, фон Хакены решали судьбы его обитателей. Здесь они разговаривали с крестьянами, нюхая платки, пропитанные французскими духами. Здесь вершили суд и расправу по принципу «spare the rod, spoil the narod».[147] Благодаря их суровой сердечности к смердам свидригайловское сельское хозяйство на протяжении двух веков было самым образцовым во всем Клизменском уезде. И хотя теперь по портику расхаживали гуси, а не Хакены, даже эти глупые птицы крякали, казалось, с сознанием того, что находятся на историческом месте.

Мы вошли в вестибюль, уставленный головами зубров и туров. Вот я и chez moi![148] И действительно, я чувствовал себя как дома, будто в истории никогда не было октябрьского переворота, диктатуры пролетариата, возвращения к ленинским нормам и реального социализма.

Я подмигнул гидке.

— Здесь больше рогов, чем среди моих коллег на отделении!

Даже в полутьме приемных покоев было заметно, как ласково она зарделась.

— Это все трофеи Вольдемара Конрадовича.

Мохнатые морды симпатично сверкали стеклянными глазами, как бы приветствуя потомка своего аристократического убийцы.

— Роланд, позвольте спросить, а сами вы не охотник? — проскрипела кураторша.

— О да, но моя добыча глаже и душистей, — улыбнулся я, чем привел Тимофеевну в еще больший трепет.

Видимо, опасаясь, что опять теряет контроль над собой, гидка взяла торс в руки и приняла еще более объяснительный тон.

— Уважаемые посетители, начинаем нашу экскурсию с осмотра рабочего кабинета фон Хакенов.

Я вступил в самое легендарное помещение усадьбы, а то и уезда.

В этой комнате с прелестным плафоном витал дух Петра Великого — спонсора моего родоначальника, адмирала Гиацинта фон Хакена. Под портретом императора с августейшим автографом «Prosit! Petrus»[149] стоял кожаный диван, собственноручно сколоченный Гиацинтом из остатков взятого им на абордаж турецкого крейсера. Как и Петр, который любил вкалывать слесарем в свободное от преобразования России время, адмирал имел пролетарское хобби.

Я чувственно погладил черную, гладкую, скрипучую поверхность сиденья. По традиции все Хакенши рожали на этом диване, начиная с адмиральши Маши фон Хакен, матери-героини восемнадцатого века. Лишь матушке да мне не довелось вылупиться на акушерном антиквариате по причине вынужденной белоэмиграции дедушки-бабушки из России во мгле. «Еще одно преступление коммунистического режима против нашего семейства», — подумал я и сурово нахмурился.

Раздался трубный голос Трупиковой:

— Обратите внимание на кофейный столик работы крепостного мастера Фомы Подметкина, сделанный из единого куска дерева. В середине столика трофейная шведская кружка с видом города Стокгольм и надписью «Nordens Venedig», что значит «Венеция Севера». Она была захвачена нашими войсками после Полтавского сражения вместе с обозом короля Карла XII. Петр Первый подарил ее адмиралу Хакену в память об исторической победе, на которой последний присутствовал как наблюдатель от российского флота. Из этой кружки, прозванной в семействе «чашкой Петра», адмирал по утрам пил кофе, сидя у камина работы крепостного мастера Кузьмы Очумелова в кресле работы крепостного мастера Агафона Затылкина.

Октябрина Тимофеевна продолжала греметь голосом, вызывая симпатическую дрожь оконных стекол. Она рассказывала и показывала, показывала и рассказывала. Постепенно голос ее начал терять трубность. Он становился все тише и тише. Теперь он звучал как бы издалека…

А в моей памяти одно за другим начали всплывать семейные предания о кабинете фон Хакенов.

Восемь Хакенов. Один кабинет

В этой комнате Гиацинт Нарциссович фон Хакен устраивал для своего царственного приятеля Петра Великого потешные пытки на лихих разбойниках, которых специально вылавливал к его приезду в местных малинах.

В этой комнате Конрад Гиацинтович фон Хакен резался в карты с соседями-помещиками. На кон ставились леса и угодья, ибо Конрад предпочитал земельную собственность рублям или инвалюте. За какую бы игру соседи ни садились — фараон, негус, сегун, — везучий предок выуживал у них десятки десятин, которые добавлял к родовому домену.

Конрад был занятной личностью. Когда он появился на свет, Гиацинту Нарциссовичу было уже за восемьдесят (матери Конрада было в пять раз меньше). Такая большая разница в возрасте не могла не сказаться на отношениях между отцом и сыном — все-таки адмирал родился еще в 1668 году. Вдобавок у Конрада и Гиацинта были совсем непохожие характеры. Адмирал был человек спокойный, даже, можно сказать, степенный, и слыл вальяжнейшим вельможей волости. Другое дело его сын.

От природы вспыльчивый — в детстве он запорол не одну няньку — Конрад редко показывался на людях без пены на устах. Отец записал его во флот в надежде, что со временем из него тоже выйдет адмирал, но любовь к азартным играм неблагоприятным образом сказалась на карьере темпераментного Хакена. Вскоре после смерти Гиацинта Нарциссовича молодой капитан сплоховал. Во время дружественного визита в один из испанских портов Конрад проиграл командуемый им фрегат «Геркулес» со всем экипажем андалузскому шулеру (тогда он был еще неопытен в картах). Оставшись без денежных средств, а также без средств передвижения, Конрад сначала месяц матерился — не забывайте, у него был крутой нрав, — а потом отправился обратно в Россию. Сухопутный капитан добирался до Петербурга пешком, что отняло у него два года. К удивлению современников, когда он явился во дворец с рапортом Екатерине Великой, та отнюдь не отправила картежника на каторгу, а лишь слегка его пожурила — по словам очевидцев, чуть ли не матерински. После чего государыня назначила Конрада командором эскадры кораблей Каспийского флота, и пылкий предок принялся покорять прибрежные провинции Персии.