Золотая Колыма - [25]

Можно было бы писать целую книгу о том, что сделано всей этой группой молодых научных работников на Колыме. Их работа — это, в сущности, начало истории развития края. Для самых молодых научных работников Колыма явилась своеобразным вузом, в котором они проходили на практике этапы своей крупнейшей научной работы. Они стойко провели тогда на реке Колыме свои первые три года — три богатых, творческих года.

Вместе с тем, в истории края это еще были тяжелые годы. Цветметзолото, пытавшееся в этот период организовать добычу металла на Колыме, не располагало ни техническими, ни организационными возможностями руководства и помощи экспедиции. Участникам экспедиции приходилось выходить из всех затруднений собственными силами. Работать было сложно и трудно. Запасы продовольствия были крайне ограничены и пополнялись только охотой и рыбной ловлей. Бесконечные утомительные переходы по тайге в жестокие морозы и неистовую жару истощали силы исследователей; недостаточное питание развивало малокровие, вызывало первые зловещие признаки цынги.

Живой, подвижной Цареградский долго бодрился. Сидя у привальных костров, отбиваясь от тучи гнуса, он пил стакан за стаканом чай и сочинял стихи о капитанах — победителях полюса. Но один за другим у него расшатывались зубы и отекали ноги, сдавленные тяжелыми сапогами. Румяный Казанли также бледнел с каждым днем. Его одолевала сонливость, все труднее становилось вычислять формулы и координаты Гаусса и определять эклиптику звезд. Лишь один Раковский — человек необыкновенной энергии, настоящий индейский следопыт, лучший ходок Колымы — не сдавался. Он все дальше углублялся в дебри Заколымья, открывая все новые золотоносные районы.

Но в это время к участникам экспедиции пришло подкрепление, сразу поставившее их на ноги и неизмеримо расширившее горизонт работы. Осуществляя решения партии и правительства об освоении Колымы, в край приехали работники вновь организованного треста Дальстрой. Из бухты Нагаево на далекие прииски доставили продовольствие, припасы, инструмент, патроны. Работа быстро вошла в русло системы и плановости и получила огромный размах.

Это было уже в марте 1932 года. В этом году Казанли заболел цынгой. Ему грозила гибель: ближайший врачебный пункт помещался на устье Утиной, в сотне километров от Оротукана, где работал тогда Казанли. Больного в жару и бреду повез на Утиную тунгус на оленях. В дороге нарта Казанли перевернулась, и он упал в снег. След быстро замело пургой, и нарта прибыла в устье Утиной без больного.

Раковский, находившийся тогда на Утиной, увидев пустую нарту, немедленно бросился на розыски Казанли и застал его в снегу уже замерзавшим. Больного привезли в Магадан и оттуда заставили уехать на материк, чтобы оправиться от цынги. Казанли поехал в Донбасс. Здоровый его организм за несколько месяцев совершенно выправился от всяких последствии цынги. Тотчас же, не успев даже как следует отдохнуть, Казанли засел за учебники, в короткий срок освоив курс маркшейдерии, написал на эту тему книгу и немедленно снова вернулся на Колыму.

Он живет здесь и сейчас, в этом богатейшем крае, в который девять лет назад направлялся только для геологической «прогулки». Казанли работает сейчас главным маркшейдером северного горного управления Дальстроя.

Здесь же работает главным геологом и Вознесенский. Мы сидим в его полузанесенном снегом маленьком домике. Внутри домика — ковры, картины, статуэтки. Старые таежники устраиваются на Колыме надолго и привозят с «материка» предметы удобств и комфорта, украшающие жизнь. Вознесенский, весело улыбаясь, говорит мне:

— Стал вот кабинетным работником. Ничего не поделаешь, старею… Ходить по тайге хорошо только до сорока лет. К этому возрасту и ноги уже не так сгибаются, и сердце уже не так работает.

— А вы хороший ходок? — интересуюсь я.

— Так себе, — скромно отвечает Вознесенский. — Цареградский лучше меня ходит. А лучше всех — Раковский. Этот до шестидесяти лет проходит. Мне за ним не угнаться, уже — старик…

— Какой он старик! — смеется начальник золотоносного района и, обращаясь ко мне, говорит: «Пойдемте, вот я вам покажу настоящего колымского старика!..»

Мы одеваемся и выходим наружу из теплого уюта домика. Пурга. Поселок Хаттынах погружен в кипящее белое снежное месиво. Мы идем по улицам поселка, ориентируясь на пение и веселый гам, доносящиеся откуда-то сквозь пургу.

— Это наши геологи развлекаются, — кричит мне в ухо начальник района, крепко держа меня за руку.

Мы идем на звуки патефона, играющего какой-то развеселый джаз, и вскоре вваливаемся в большую комнату, полную хохочущей молодежи. Дирижирует общим весельем совсем молодой человек с голубыми глазами. Он кричит:

— Сеанс изучения языков продолжается! По-польски «Камо грядеши», автор Генрих Сенкевич. Переведите на якутский.

— «Ханабарда», — отвечает экзаменующийся.

Его перевод сопровождается оглушительным хохотом.

— По-китайски! — кричит молодой человек.

— Шина-чио, куда ваша ходи!

Снова взрыв хохота…

— Познакомьтесь, — говорит начальник района, — это колымский «старик» — Казанли.

РАЗВЕДЧИК РАКОВСКИЙ

В 1930 году в Ленинградском геологическом комитете обсуждался отчет первой геологической экспедиции Билибина, направленной Геолкомом на Колыму. При постановке подобных вопросов в выступлениях часто фигурировали сообщения об открытых районах, о координатах пространств, о новых пунктах, нанесенных на карты, о геологической и морфологической структуре новых районов. Но особый характер получило обсуждение этого отчета. В середине обмена мнений выступил еще совсем молодой человек с энергичным римским профилем и подвижными карими глазами. Его речь сразу захватила всю аудиторию. Он сообщал об изобилующих огромными горными богатствами районах, названия которых впервые звучали в географии. Он десятками перечислял перед взволнованной аудиторией никогда не слыханные ранее новые реки, горные хребты, долины, острова и территории. Он указывал места расположения золота, олова, дорогих минералов и столь необходимых стране полиметаллов.