Золотая клетка - [4]

Як брал ее сурово и агрессивно, и с каждым толчком край стола врезался ей в диафрагму. Он делал ей больно, но боль казалась облегчением, заставлявшим ее забыть обо всем, сосредоточиться на наслаждении.

Она принадлежит ему. Ее наслаждение принадлежит ему. Все ее тело принадлежит ему.

– Скажи, когда будешь кончать, – простонала Фэй, прижимаясь щекой к холодной крышке стола, на которой остались липкие следы от помады.

– Сейчас, – пропыхтел Як.

Она встала перед ним на колени. Тяжело дыша, он ввел свой член ей в рот. Схватив ее за затылок обеими руками, стал протискиваться глубже. Борясь с рвотным рефлексом, Фэй изо всех сил старалась не отвернуть голову. Принимать. Всегда покорно принимать.

Она видела перед собой сцену из порнофильма и, когда Як кончил, с наслаждением увидела на его лице то же выражение, которое было у учителя, когда он брал юную невинную девочку.

– Добро пожаловать домой, мой дорогой, – проговорила Фэй с вымученной улыбкой.

Это был один из последних случаев их интимной близости в браке.

Стокгольм, лето 2001 года

Первые недели в Стокгольме прошли в одиночестве. Через два года после окончания школы я оставила позади Фьельбаку. Как в физическом, так и в эмоциональном плане. Спешила как можно скорее покинуть этот крошечный поселок, вызывавший у меня клаустрофобию. Он душил меня своими кукольными улочками и любопытными взглядами людей, никогда не оставлявшими меня в покое. С собой в путь я взяла пятнадцать тысяч крон и самые высокие баллы по всем предметам.

На самом деле я давно уже мечтала уехать. Но на практические дела ушло куда больше времени, чем я предполагала. Продать дом, вымести весь мусор, прогнать привидения, навязчиво преследовавшие меня…

Воспоминания причиняли только боль. Бродя по родительскому дому, я словно видела перед собой всех: Себастиана, маму и папу. Во Фьельбаке у меня не осталось ничего. Только сплетни. И смерть.

Ничего там для меня не было. Да и сейчас нет. Так что я упаковала чемодан и села на поезд до Стокгольма – уехала, не обернувшись.

И поклялась себе никогда не возвращаться.

На Центральном вокзале Стокгольма остановилась возле урны, открыла мобильный телефон и выбросила сим-карту. Теперь никакие тени из прошлого не достанут меня. Никто не сможет гоняться за мной и угрожать мне.

На лето я сняла комнатку в том же доме, в котором находился «Фельтэверстен» – безобразный торговый центр, по поводу которого жители Эстермальма качают головой, бормоча: «Всё из-за этих социал-демократов… обезобразили наш прелестный квартал». Но об этом я тогда не подозревала. Я привыкла к продуктовому магазину «Ика» в Танумсхеде, посему считала «Фельтэверстен» роскошным местом.

Стокгольм я полюбила с первого взгляда. Из своего окна на седьмом этаже смотрела на элегантные фасады окрестных домов, пышно-зеленые парки, роскошные машины и думала, что в один прекрасный день тоже буду жить в одном из фешенебельных домов девятнадцатого века с мужем, тремя идеальными детьми и собакой.

Муж у меня будет художник. Или писатель. Или музыкант. Как можно более непохожий на папу. Утонченный, интеллектуальный, раскованный. Он будет красиво одеваться, от него будет вкусно пахнуть. С ним будет трудно другим, но со мной он всегда останется добр, ибо только я его понимаю.

В те первые долгие светлые ночи я подолгу бродила по улицам Стокгольма. Видела драки в переулках, когда закрывались кабаки. Слышала крики, плач и смех. Слышала «Пожарную» и «Скорую», несущихся с завыванием сирен – навстречу опасности, спасать человеческие жизни. С удивлением рассматривала проституток на центральных улицах в макияже восьмидесятых и высоких сапогах, с опухшими бледными лицами и следами от уколов в локтевых сгибах, которые они прятали в длинных рукавах блузок и свитеров. Я просила у них закурить, представляла себе их судьбы. Свобода – находиться на самом дне. Никакого страха упасть еще ниже. Порой я подумывала о том, чтобы тоже встать там – просто чтобы почувствовать, каково это, и узнать, что за мужчины покупают себе минуты продажной близости в своем «Вольво» с детским креслом на заднем сиденье, запасными подгузниками и влажными салфетками в бардачке.

Именно в это время и началась настоящая жизнь. Прошлое висело на ногах, как кандалы. Тянуло меня вниз, давило, мешало. Между тем каждая клеточка моего существа вибрировала от любопытства. Я словно бросила вызов миру. Вдали от дома, в городе, о котором мечтала всю жизнь. Я не просто хотела уехать куда-нибудь. Я мечтала попасть именно сюда. Постепенно я осваивала Стокгольм, делая его своим. Он дарил мне надежду, что раны затянутся, все забудется.

В начале июля моя квартирная хозяйка – учительница на пенсии – уехала в Норрланд навестить внуков.

– Никаких посетителей! – важно заявила она, прежде чем закрыть за собой дверь.

В тот вечер я накрасилась и выпила ее алкоголя. Джина и виски. Вишневого ликера и «Амарулы». Вкус был чудовищный, но это не имело значения – я хотела опьянеть. Опьянение сулило забвение и разливалось по телу приятным теплом.

Расхрабрившись от выпитого, я надела хлопчатобумажное платье и пошла гулять на площадь Стюреплан. После некоторых колебаний уселась на веранде кафе, которое показалось мне симпатичным. Мимо брели люди, чьи лица я раньше видела только по телевизору. Смеющиеся, опьяненные алкоголем и летом.