Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера - [4]

Так, в XIII главе первой части «Семерицы» — поэмы «Тухфат-ул-ахрар» мы читаем:

Коль крепок корень гнета твоего,

Грозит насилье миру от него.

Когда хозяин дома в бубен бьет,

Весь дом его под бубен в пляс идет.

Вот целый город разорен вконец,

Чтоб выстроить тебе один дворец.

Ты лучше брось строительство свое

И прекрати грабительство свое.

Ты не боишься целый сад сгубить,

Чтоб яблоко одно лишь надкусить.

Не брал бы ты его! Не миновать

Тебе за весь тот сад ответ держать!

И куры в плов тебе и всякий плод

Насильно взяты из дому сирот.

Твой наглый повар не нарубит дров,

А тащит со спины у стариков.

Твой сокол, волей слуг твоих — воров,

Клюет цыпленка жалких бедняков.

И конь твой ест солому и ячмень

Из торбы нищенской во всякий день.

(Перевод В. Державина)

Таким образом, проповедь аскетизма, отречение от мирской суеты Джами возникала на основе благородного негодования, возмущения пустой роскошью и развратной жизнью тех людей, к которым она была обращена.

Джами не следует смешивать с теми суфиями, которые стремились убедить обездоленных и голодных, что они вечно должны быть голодны и не жаловаться на «неотразимую волю провидения».

Джами постоянно обличал подобных суфийских дервишей и шейхов. «Справедливостью держится государство, не религией. Нечестивый, который стал славен справедливостью, лучше для страны, чем набожный притеснитель».

Джами был большой художник, замечательный мастер слова. Поэтическое слово, поэзию Джами рассматривал как средство, при помощи которого можно высказать разумные, полезные для людей советы и мысли, учить их добру.

Сурово осуждая многих своих современников — гератских поэтов, смотревших на поэзию как на источник дохода, Джами также резко выступал и против тех поэтов, которые в поэзии форму, технику ставили превыше всего и тем самым игнорировали содержание, мысль. Джами, как и его друг и ученик Навои, от поэзии требовал прежде всего содержания, богатого, полезного и веского, ибо изящная форма без содержания — это «узорный шелк на безобразном стане»:

Когда искусством ты украсишь ложь,

Ты высоко его не вознесешь.

Зачем в шелка рядить уродство будешь?

Ты прелести уродству не добудешь,

Урода шелком не украсишь ты,

А шелк утратит прелесть красоты.

(Перевод А. Васильева)

Поэт указывает, что художественную ценность могут представить только те творения, в которых глубокое содержание сочетается с изящной формой:

…если с правдой связаны слова, —

И красота и сила их жива.

Пройдет их слава по путям небесным,

Поэта имя станет всем известным.

А если строки ложью рождены,

Их суть презренна и слова бледны, —

То в бороде застрянут виршеплета

И сверх усов не будет им полета.

(Перевод С. Липкина)

Следует отметить, что творчество Джами не во всех своих частях одинаково ценно. Для нас не может быть приемлемым его миросозерцание, пропитанное мистикой и не выходившее за рамки правоверного ислама, а также его отрицательное отношение к философскому наследию ибн-Сины и Омара Хайяма.

Но лучшие страницы творений Джами вошли в золотой фонд персидской и таджикской классической литературы, и все то лучшее, что было в творчестве Джами, стало достоянием как персидского, так и таджикского народа.

Рустам Алиев, М. Н. Османов

Золотая цепь

Перевод С. Липкина

Тетрадь первая

РАССКАЗ О ПРАЧКЕ И ЦАПЛЕ

Вблизи Багдада, где река струится,

Жила когда-то прачка-мастерица.

Спускалась к Тигру каждый день с бельем:

Она кормилась этим ремеслом.

Когда ей берегом идти случалось,

Большая цапля женщине встречалась.

Ловила цапля червяков речных.

Протягивая клюв, съедала их.

Она, довольствуясь таким уделом,

Все прочее считала вздорным делом.

Однажды в воздухе парил орел:

Он в быстрых крыльях мощь свою обрел.

Он был опасен всей породе птичьей,

Он сделал голубя своей добычей.

Немного съев, другим оставил он

Поживу, ибо щедрым был рожден.

(У щедрого такого нет порядка,

Чтоб сам съедал всю пищу без остатка.)

Простушка-цапля, на орла взглянув,

От восхищенья вытянула клюв.

Сказала: «Я крупней орла, бесспорно,

Мне птицами питаться не зазорно.

Стыжусь отныне жизни я своей.

Доколе буду я ловить червей?

Что мне в червях, коль столько есть добычи,

Летающей и прыгающей дичи?

Теперь иной работою займусь,

Я истинной охотою займусь!

Теперь я щедростью себя прославлю,

Сама поем я и другим оставлю».

И, подражая храбрости орла,

Взлетела горделива и смела.

Внезапно показался из-за тучи

Свирепый, грозный хищник, гриф могучий,

И начал, как орел, кружить над ней:

Грозит ей гибель от его когтей.

Низвергла цаплю горькая судьбина

В расселину, где были грязь и глина.

Завязли крылья в той грязи густой:

Так счастье цапли сделалось бедой.

«Охота без силков! Какое чудо! —

Сказала прачка, — вкусным будет блюдо!»

И унесла и цаплю и белье,

И радостно пошла в свое жилье.

Тут некто удивился: «Что за птица?»

В ответ сказала прачка-мастерица:

«Лететь пыталась цапля, как орел,

Но хвастовству ее конец пришел.

Охотницею стать она пыталась, —

Охотнице, подобной мне, попалась!»

О ЗНАЧЕНИИ ВОСПИТАНИЯ

Погаснет огонек, не став огнем,

Когда не позаботимся о нем.

Рождают искорку железо, камень,

Но трута нет — не разгорится пламень.

Частицу жизни искры обретут,

Когда поддержит их горенье трут.

А если топливо туда подложишь,