Золотая акула - [35]

– Ну, полно, полно, – сказал папа с той вальяжной застенчивостью, что бывает у генералов при вручении им орденов с комплиментами или же когда к ним уж очень явно подлизываются. – Н-да, – продолжил, – но что уж там никаких таких кондиционеров не имелось, точно. Северное море! На переборках иней, матрацы и простыни от конденсата мокрые… Вот. Ну да… Матрос у них, кроме того, погиб, и решили они меня на его место…

– Русского? – удивился Сергей.

– Объясняю почему. Тогда все сурово было, каждый член экипажа чуть ли не круглосуточно пахал, все расписывалось плотно, до деталей… И если два человека из экипажа гибли, гибла и лодка. Вот так. А Гиммлер еще послабление дал, сказал, что если один русский танкист будет находиться в команде с танкистами немецкими – это, мол, даже очень отлично и никакой угрозы тут нет. Главное, сказал, второго русского не брать, а то эти парни между собой снюхаются. Не, войдут в сговор! – вот как сказал. Да к тому же к концу войны уже такие потери немцы несли, что даже в С С славян брали. У них же целая казачья дивизия имелась. Наших, да, русаков, эсэсовцев. Вот и у меня интересное положеньице создалось. Не хочешь служить – пожалте за борт, это легко. Не хочешь за борт – упирайся. Выбора никакого. А с подводной лодки, как известно, не тиканешь…

– В общем, дед встал на путь предательства, – изрек Вова.

– Тебе, герою, просто судить, – смиренно отозвался папа. – Козлов дрессировщику. – И замолчал обиженно.

– Я вас прошу, продолжайте, – сказал Сергей.

– Ну вот… Приходим мы, значит, в город Киль, в порт. И дается нам пять дней на отдых. Это вместо положенных – то двадцати семи! В порту – мандраж, суета, конец войны близок – апрель сорок пятого на носу; немцы на нервах… Лодку – под железобетонный навес, от английских фугасов защищающий, к ней – шланги с водой, паром, электричеством и – пошли приборки-ремонт. После команда за город уехала с талонами на проституток в публичный дом для подводников, а меня, сирого, – в другой дом терпимости – в гестапо.

– Что за талоны? – спросил Сергей.

– Ну, обыкновенные талоны. Как хлебные карточки. Отоварился – привет! Но не про меня та песня. Второй сорт, раб. Ну, и, соответственно, гестапо. Отвечаю на вопросы, не выпендриваюсь… Как этот вот, – кивнул на племянника. – С таким бы там быстро разобрались… н-да. И, как понимаю, капитан за меня заступился, я обязанности четко выполнял, все на лету схватывал… В общем, в застенок меня не повели, а отправили обратно на борт. А там сюрприз: идем, говорят, в Латинскую Америку. Кстати, заправки хватало на четыре конца туда и обратно. А в Америке пустой солярочный бак пресной водой заправлялся, мы хотя бы вымыться могли…

– А до Америки что, никаких банных процедур? – спросил Сергей.

– Абсолютно, – кивнул папаня. – Гитлер приказал, правда, изобрести мыло, которое бы мылилось в морской воде, но это было такое мыло… Ну, в общем, мы предпочитали обходиться без мытья… Второй туалет, кстати, на пути в Америку заполнялся продуктами, так что очередь на оправку редела только на обратном маршруте. В общем, загрузились мы и – поплыли. А лодочку нашу приписали, как я понял, в распоряжение руководства СС. Слышал о канале «ОдеССа»[4]?

– Das ist kein Geheimnis,[5] – блеснул знанием иностранных языков чекист. – По нему эсэсовцы в Латинскую Америку перебирались…

– Du hast recht.[6] Но не только черные мундиры. Документы переправлялись, золото Рейха… На нашу U-7C тоже ящики опечатанные загрузили. Тяжеленные, весь сортир заняли. Вместо продуктов. Что в ящиках было? Кто ведает… Я-то, простой матросик, и близко к ним не допускался.

– А может, золотишко везли? – встрял Володя.

– Может, и золотишко… Теперь как узнать? Ну, покрались мы воровски в Атлантику. Именно – воровски, хотя и встречали американские торговые суда, не топили их, на рожон не лезли. Мы не только две забортные штатные торпеды не взяли, но и в отсеки всего шесть штук загрузили вместо положенных двенадцати. Выполняли задание, думаю, по перевозке этих самых ящиков. Вы вообще-то представляете, что такое субмарина сороковых годов? Наверное, думаете, мы под водой плыли? Нет, в основном – по поверхности. Ну а когда локатор что-то подозрительное унюхивал, – да, под водой, а выхлоп дизельный наружу шел, через трубу специальную, с поплавком, – шнорхель называется. Как и дыхательная трубка ныряльщика, кстати. А возле Канарских островов, где передышка предполагалась, все-таки нарвались на эсминцы союзников. И насели они на нас, как оголодавшие петухи на курицу. Пришлось вступать в бой. Выпалили мы все торпеды, двумя – особо ценными, акустическими, на электроходу, «цаункениг» они назывались, эсминец продырявили, но и зря, думаю: озлобили верхних, и начали англичане долбить нас бомбами как заведенные. Грамотно их клали, два раза точную глубину поставили. Главное, до островов-то уже рукой подать было… Легли на грунт. Нас на банку загнали, они в тех местах редкие, вулканическая зона, пучины немереные… Ну, легли. Глубина – около пятидесяти метров. Лодка повреждена, «намокла», с перегородок течет; при кормовом дифференте масло из подшипников вылилось, электролитом из ям плеснуло; навигатор и инженер ранены… То есть шансов у субмарины выжить – никаких. Духотища… Дырявые отсеки задраили. Кто в них оказался, тому крышка. Хоть ори, хоть волком вой, тебя не раздраят. Закон. И под него я тоже попал. Сижу в кормовом торпедном отсеке, кукую. Жую сухую картошку с апельсинами и чувствую: лежим мы на грунте плотно, аккумуляторы сдыхают помаленьку, а всплыть – стараемся, но не можем. К дну присосало. То ли в ил-песок угодили, то ли еще что… Так что и рады бы сдаться, но не выходит. И уже подошвы в пол при подъеме не вожмутся, как на лифте скоростном… Тут бомбежка утихла. Шторм, как я понял, начался. И вот соображаю, что если кто с лодки и вынырнет, то только я со своей черноморской закалочкой… Те, кто у носовых торпедных аппаратов находились, тоже шансы имели, но, как выяснилось впоследствии, если и вынырнули, до суши не добрались. Так вот, прикидываю, значит, что не в худшем отсеке я тяжкую свою думу думаю…