Зола - [10]

— Извини…

— Да ничего… — он пригладил волосы, чуть поморщился — видно, она рванула прядь так, что все ещё болело. — Так что с тобой было?

— Ты не будешь смеяться? — спросила она.

— Ты же не смеялась надо мной.

— Так вот, я опять плотно сжала ноги — убеждая себя, что делаю это, чтобы избавиться от наваждения, чтобы мысленно тебя вытолкнуть, но, на самом деле, для того, в чем я себе боялась сознаться: для того, чтобы плотнее тебя ощутить. А потом… потом я провела рукой у себя там, между ног, внушая себе: вот, пощупай, проверь, ничего там нет, все это твои фантазии, дурные фантазии, за которые тебя надо отстегать. И там, между ног, у меня было влажно, а проводя рукой, я наткнулась на крошечный бугорок, вроде язычка, над… над этим самым местом. И, когда я коснулась его пальцем, меня будто током ударило, и я уже не могла сдерживаться, я стала массировать его и теребить, закрыв глаза и представляя тебя. Меня просто дугой выгибало от наслаждения, я ничего не могла с собой поделать. И лишь когда словно маленький взрыв произошел, разбрасывая искорки по всему телу, и это было так замечательно, что мне пришлось закусить губу, чтобы не заорать от восторга, перепугав спавших в соседней комнате родителей, я очухалась и долго лежала, тяжело дыша. Мне сразу стало так плохо, так плохо… Я чувствовала себя последней дрянью, мне казалось, весь мир видит, что я сделала, и завтра все будут тыкать в меня пальцами и издеваться надо мной. Два дня я себя грызла, а на третий не сдержалась и опять сделала то же самое. Это было в тот вечер, когда мы все сидели у Тырика, и ты часто оказывался рядом со мной. И потом я это делала несколько раз… — она наклонилась над ним, поглядела в его запрокинутое лицо. — Но ведь я не одна такая? И мальчики так тоже ведь делают, да?

— Делают, — сказал он.

— И ты это делал?

— Да.

— А когда ты это делал, ты закрывал глаза или нет?

— Закрывал.

— И кого-то воображал? Катьку?

— Я хотел вообразить Катьку. А воображалась ты.

— Тебе тогда было стыдно?

— Немножко. Но я…

— Что — «ты»? Тебе было так хорошо, что ты перестал стыдиться?

— Нет… Я, понимаешь… Я думал, что делаю это в… ну, в медицинских целях.

— В медицинских?

— Ну да, — он покраснел совсем густо. — Павлюха обмолвился как-то, что все эти прыщи, которые и меня тоже мучили, это от того, что у нас… ну, понимаешь, период полового созревания. И все это в нас бродит и закисает, и нельзя, чтобы застаивалось. Поэтому надо периодически иметь дело с девчонками или, по крайней мере, кончать в кулак, тогда и все прыщи исчезнут. Что и у девчонок то же самое, только им это… ну, самоудовлетворение… от прыщей помочь не может, потому что мы-то так устроены, что облегчились и все, а им обязательно мужская сперма внутрь нужна.

— И ты ему поверил? Этому идиоту?

— Ну, я решил попробовать… Но ведь прыщи и правда прошли. А до этого я их… — он запнулся, совсем смешался и договорил с трудом, открывая свою главную тайну. — Я их давил!.. Слушай, о чем мы говорим? Кошмар какой-то! Вот-вот Катьку привезут… и сожгут, а мы о прыщах! То есть, я о прыщах!.. Тебе, наверно, совсем гадко.

— Вовсе нет. Если бы хоть что-то в тебе казалось мне гадким, я бы тебе не рассказывала того, что рассказала. Ведь ты понимаешь, что теперь-то мы переспим. И нам надо знать все друг о друге. Чтобы не ляпнуться, и чтобы… Ведь все будет не так, как мы воображаем.

— Да, — сказал он. — Не так. Я боюсь, мне страшно… И у тебя там… У тебя там, оказывается, мокро!

— А как же иначе?

— Не знаю. То есть, из всех этих книг и фильмов… про это… я знаю, что, когда женщина возбуждена, у неё выделяется специальная смазка. Но я всегда воображал, что это… вроде оливкового масла или крема какого-нибудь душистого. И в фильмах всегда это так красиво блестит, когда показывают крупным планом. А там, оказывается, просто мокро. И у меня… у меня самого все получается не так красиво, как в кино. Или как это описывают.

— И ты боишься?

— Да.

— Я тоже боюсь, — призналась она. — Потому что… потому что… Ты можешь мне его показать?

— А ты никогда раньше не видела?

— Нет. То есть, один раз на видео, мы втроем, девчонки, решили поглядеть родительскую кассету. И два раза — в таких журналах, они… Ну, попались как-то, ведь всем что-то попадается. Ах, да, и еще, конечно, на этих мраморных статуях во время экскурсии по музею. А живьем — никогда.

— Я… — Стасик сглотнул, потом стал расстегивать джинсы. — Только он, понимаешь… Он торчит.

— Понимаю. Вот такой я и хочу увидеть.

Стасик расстегнул брюки, оттянул за резинку трусы, Вика, склонясь над ним, внимательно разглядывала, пока её слегка не передернуло.

— Да, — сказала она. — Все тоже не так. Я-то воображала… ну, когда представляла себя в тебе… что он должен быть таким же гладким и светящимся, таким, знаешь, с бархатистым отливом, что ли, похожим на те, что у мраморных статуй, но живого цвета, не белого. А он, оказывается, и в бугорках, и в прожилках, и с синими и красными пятнами, и вот здесь… так напрягся, как… такая сморщенная кожа, и волосики торчат. И даже на те, что в журналах и фильмах, он совсем не похож, хотя там, вроде, с натуры снимали…