Зоино золото - [6]

Он никогда не говорил ей, что она не права.

Первые несколько недель он ничего не делал. Он не знал, что делать. Картина не была занесена в каталоги галереи, так что смысла выставлять ее не было. Он даже не застраховал ее. Официально картины просто не существовало.

Но однажды, без особой на то причины, он решил почистить «Принцессу». Оказалось достаточно лишь пропылесосить — ни вода, ни растворители не понадобились. Раме когда-то крепко досталось: с одной стороны она была расколота. Он отдал ее в починку, правда, не своему обычному мастеру. В день, когда картина вернулась, он впервые повесил ее — над камином в офисе. Это было единственное свободное место, не считая кладовой. А вернуть ее туда он не мог.

Кажется, она осталась им довольна: китайская принцесса вернулась на трон. В ее взгляде было какое-то снисходительное великодушие. Франческа, студентка факультета истории искусств, — она работала у него в то лето, — узнала стиль и спросила о сюжете. Кто эта китайская принцесса? Какова ее история? Эллиот не знал. Он никогда не сталкивался с работами Зои. Живые художники, даже возраста Зои, категорически не входили в сферу его интересов.

— Как по-вашему, может, это автопортрет? — спросила она. — Название такое шутливое. И вообще, разве в Китае были принцессы?

Он посмеялся над ее словами. Какая бессмыслица. Это же не перьевой набросок на бумаге — панель из массива дуба, тщательно подготовленная и покрытая двадцатичетырехкаратным золотом. В любом случае, с какой стати художнику писать самого себя в маскарадном костюме? А затем подкреплять обман лживым названием? Живописцы стараются запечатлеть истину, как и все художники, — ухватить суть. Разве не для этого нужен портрет?

Только потом он узнал, что Франческа вполне могла быть права. Сначала в газетах, а потом и в научных статьях существование уникального автопортрета начали преподносить как установленный факт. Если это правда, то один из первых шагов Зои в технику, которой она впоследствии посвятила себя, возможно самый первый, был своего рода тайной шуткой.

Интересно, смеялась ли мать над этой шуткой, когда покупала картину осенью 1970-го, за десять дней до своей смерти? Знала ли, что это Зою она несет домой?

Аэробус закладывает вираж, нырнув в высокие кучевые облака. Под ним лежит берег, но не какая-то узнаваемая линия, а просто граница между морем и сушей. Осколки камня и льда, пятна серо-голубой воды простираются до самого горизонта, не давая различить, что же, наконец, чему уступает место. Он ловит взглядом тень самолета на снегу и темных заплатках леса, чувствует его скорость.

Зоин дом. И место Зоиного упокоения. Он представляет ее тело, погребенное в мерзлой земле. Почему он давным-давно сюда не приехал, спрашивает он себя? А потом оглядывается по сторонам, подозревая, что говорил вслух.

Блондинка, стюардесса «Скандинавских авиалиний», наклоняется к нему с кофейником, сверкая зубными коронками.

— Мистер Эллиот? Еще чашечку?

Должно быть, прочитала его имя на посадочном талоне — индивидуальный подход к клиентам.

— Нет, спасибо.

Раздается приглушенный гудок, и загорается надпись «Пристегните ремни». Слегка потряхивает: самолет попал в зону турбулентности. Он никогда не любил летать. Ему трудно поверить, как верят другие, что бесчисленные проверки и техобслуживание были проведены с надлежащим усердием.

Он открывает картонную папку, лежащую на коленях. Ее прислал Корнелиус Валландер, начальник отдела искусств аукционного дома «Буковски» в Стокгольме. Внутри — вырезки из прессы, некрологи, копии каталогов с прошлых выставок, эссе русского художественного критика Саввы Лескова, впервые опубликованное в «Фигаро» в 1989-м. Это положит начало толстому глянцевому каталогу, который аукционный дом планирует выпустить к началу торгов. Задача Эллиота — привести все в законченный и привлекательный вид. Корнелиус возлагает большие надежды на faux[1] монографию. О Зоиных работах годами не писали ничего существенного, никаких воспоминаний современников. Шумиха повысит продажи, каталог разойдется по всему миру тиражом в тысяч сто экземпляров, а может, и больше. По сорок долларов за штуку — неплохой источник дополнительной прибыли для всех заинтересованных лиц. Корнелиус считает, что добраться до сути и деталей теперь, когда художница мертва и собственность ее перешла в руки адвокатов и друзей, будет проще.

Он пробегает пальцами по буквам.

Странно, что Корнелиус обратился к нему после всего, что произошло. Сейчас большинство старых деловых знакомых Эллиота держатся от него подальше, словно боятся заразиться. Он до сих пор помнит тот звонок: Корнелиус полон сезонного дружелюбия, ибо на дворе очередное Рождество, жалуется на «Проблему 2000» и истерию вокруг миллениума, сам же Эллиот делает вид, будто его радуют предстоящие десятидневные каникулы. Потом они поговорили о смерти Зои, выставлении на торги ее частной коллекции и ретроспективе, которую планирует «Буковски». Корнелиус каким-то образом заметил интерес Эллиота, узнал, что тот начал приторговывать работами Зои. Он был столь любезен, что попросил «оказать ему личную услугу» — составить каталог, как будто в «Буковски» не было младшего персонала, который прекрасно бы с этим справился. Это был единственный приятный сюрприз за все праздники, дружеская помощь, откуда не ждали, может быть, даже первый шаг к той жизни, что была у него когда-то.