Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе - [70]
Какая скорбь смущает нас, какой трепет поражает, когда мы видим беды друзей, страшимся опасности для родителей! Больше здоровый человек поражается страхом, нежели больной своим недугом. Первого по его собственной воле омрачает скорбь больше, нежели последнего против воли мучит болезнь. Истинно сказал поэт: «Так уж всегда: где любовь — там и тревога и страх»[608]. У кого дух железный, а сердце из камня, так что он не испустит стона, не прольет слезы, видя болезнь и смерть друга? Не будет ли он сострадать страдающему и соскорбеть скорбящим? Сам Иисус, видев Марию с иудеями, шедшими, рыдая, ко гробу, восскорбел духом, возмутился и прослезился (Ин 11: 33–35), но сделал это скорее потому, что возвращал мертвеца к тяготам жизни. Итак, всякий, кто оплакивает телесную смерть друга, но не рыдает о своей мертвой душе, пусть знает, что он греховно жесток и жестоко греховен.
От самого начала веков усердие врачей не смогло сосчитать все виды болезней и страданий, которые смогла претерпеть человеческая немощь. Назову ли я сносными те болезни, что люди не могут вынести, или же назову несносными болезни, которые им приходится сносить? Лучше соединю то и другое. Ибо недуг нестерпим из-за жестоких страданий, но все же стерпим, ибо его приходится терпеть. День ото дня человеческая природа все больше разрушается. Многое из того, что прежде было для нее благотворным, ныне, по слабости ее, сделалось смертоносным. Оба мира, большой и малый, обветшали[609]. Чем дольше длится их старость, тем больше повреждается их природа.
Внезапно, и когда не ждут его, случается несчастье, бедствие приходит, вторгается болезнь, и губит смерть, которой никому не избежать. Итак, «не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день» (Прит 27: 1). «Человек не знает своего времени, но как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них» (Еккл 9: 12).
Что сказать мне о тех несчастных, которые погибают от бесчисленных мучений? Их побивают палками, умерщвляют мечом, сожигают огнем, забрасывают камнями, раздирают крюками, вешают, терзают когтями и бичуют скорпионами (2 Пар 10: 14), заключают в узы и стягивают сетями, ввергают в темницы и морят голодом, сбрасывают со скал и топят в водах, сдирают кожу и четвертуют, оскопляют и закапывают в землю. «Кто обречен на смерть, иди на смерть; и кто под меч, — под меч; и кто на голод, — на голод; и кто в плен, — в плен» (Иер 15:2). О жестокий суд, чудовищное наказание, скорбное зрелище! Они отданы в снедь птицам небесным, зверям земным и рыбам морским. Увы! Увы! Увы вам, несчастные матери, родившие на свет столь несчастных сыновей!
Здесь следует рассказать про ужасное злодеяние, которое описывает Иосиф в книге об иудейской войне[610]. Некая женщина, славившаяся богатством и знатностью рода, в числе прочих бежала в Иерусалим, где вместе с другими переносила осаду. Богатство, которое она взяла с собой из дома в город, было полностью разграблено тиранами. Оставшееся имущество, на которое она могла вести самую скудную жизнь, каждый день расхищали повстанцы. Негодующую на них женщину охватило словно бы некое безумие. Она даже старалась ругательствами и проклятьями заставить разбойников убить ее. Но никто ни со злости, ни из жалости не хотел ее убивать, а вся найденная ею пища доставалась другим, да и поиски были напрасны. Ее чрево и все нутро терзал жестокий голод, разжигавший в ней еще больший гнев. Тогда женщина эта приняла наихудшее решение, вооружившись против самих законов природы. Был у нее грудной младенец. Поднеся его к лицу, женщина сказала: «О несчастнейшее дитя несчастной матери! Для кого я вскормлю тебя среди войны, голода и грабежей? Если даже римляне даруют нам жизнь, нас ожидает иго рабства. Так будь же ныне, чадо мое, пищей матери, причиной безумства разбойникам, притчей на все века, которой только не доставало несчастьям иудеев». С этими словами она тотчас умертвила сына, изжарила его на огне, одну половину съела, другую же, прикрыв, оставила. Немедля примчались повстанцы, учуяв запах жареной плоти. Они стали угрожать женщине смертью, если она сейчас же не выдаст им приготовленную пищу. Тогда она воскликнула: «О, я оставила вам лучшую часть!» — и показала им прежде накрытую половину младенца. Их охватил великий ужас; хотя и не слабые духом, повстанцы оцепенели. Крик застыл у них в горле. Женщина со свирепым лицом, свирепее самих разбойников, молвила: «Это мой сын, я произвела его на свет, я и убила. Вкусите же, ибо я прежде вкусила то, что родила. Не будьте богобоязненнее матери, слабее женщины. Если же вам препятствует набожность, и вы осуждаете мою пищу, то я сама доем остальное, как съела и первую часть». В страхе и трепете повстанцы ушли, из всех ее богатств лишь этот обед предоставив несчастной матери.
