Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе - [59]
Далее Кмита отвечает лишь на один вопрос: «Чем Бог занят денно и нощно?»[557], согласно Талмуду, — и оказывается, что Бог «денно и нощно» учит Талмуд! А если у какого-либо еврея что-то болит — то и у Бога болят голова и плечи, ибо он «страдает болью праведных — тех, кто черпает мудрость в Талмуде»[558]. Кмита называет такой вымысел «постыдной ересью», так как каждый день испытывают боль и добродетельные, и грешные люди; значит и Бог каждый день «недомогает», а это противоречит вере в то, что Бог бесстрастен[559].
На вопрос, чем именно занят Бог в течение дня, ответ, данный раввином, в изложении Кмиты, был следующим: всего в дне 12 часов; три часа Бог сидит и изучает Талмуд; потом сидит три часа на двух престолах и судит; потом три часа занят делами милосердия; а три последних часа играет с рыбой Левиафан, которая невероятно велика… А ночью Бог, оказывается, ездит на херувимах и навещает один за другим 24 вечных века; и Бога не знает смеха с тех пор, как разрушен Храм, и он будет плакать, покуда иерусалимский Храм и Израиль не воссоединятся… В ответ же на вопрос, «что Бог делает, чтобы не печалиться» (aby się nie frasował), раввин отвечает, что Бог учит Талмуду тех детей, которые умирают во младенчестве, потому что не знают Талмуда[560].
Ян Ахаций Кмита опубликовал ряд иных сочинений о евреях и иудаизме, и они пока не изучены должным образом[561].
Еще один характерный своей тривиальностью и репрезентативностью пример — текст польского проповедника середины XVII в. Павла Рушеля, который был обнаружен нами в составе большой книги, посвященной почитанию Св. Креста. Благодаря своей банальности это сочинение позволило достаточно ясно увидеть и саму структуру антисемитского дискурса, и его идеологические (интеллектуальные) истоки[562].
Важно констатировать, что в охарактеризованных польских антииудейских текстах конца XVI — начала XVII вв. аккумулированы именно общие места средневековых и раннемодерных представлений о евреях в традиционной католической культуре. Своей неоригинальностью они выявляют именно ментальные установки мышления большей, видимо, части католического духовенства и католической «интеллигенции» той эпохи — в том, что относится к иудаизму. Характерной параллелью, судя по всему, был пример Михалона Литвина. За этим псевдонимом скрывался, как принято считать, католик литовского происхождения, секретарь великокняжеской канцелярии Литовского государства в 1530–1550-е годы Венцеслав Миколаевич[563]. Он писал в середине XVI в.: в земли Владислава Ягайло «стекся изо всех других земель самый скверный народ иудейский, уже распространившийся по всем городам Подолии, Волыни и других плодородных областей; [народ] коварный, ловкий, лживый, подделывающий у нас товары, деньги, расписки, печати, на всех рынках лишающий христиан пропитания, не знающий иных способов [поведения], кроме обмана и клеветы; как доносит Священное Писание, это злейший народ из рода халдеев, развратный, греховный, неверный, подлый, порочный»[564]. Более того, польско-литовская уния связывалась автором больше с «еврейской», чем с «немецкой» угрозой! «Народ польский… пригласил счастливо правящего здесь», т. е. в Литве, Владислава Ягайло, «чтобы объединенная доблесть двух граничащих друг с другом народов усилилась в отражении общего врага имени христианского», и далее следует приведенная выше фраза («в эту землю стекся изо всех других земель самый скверный народ иудейский…»). Если признать невозможным применение к тевтонским рыцарям понятия «общий враг христианского имени», то таковым Михалону Литвину виделся «скверный народ иудейский».
Польские авторы XVI–XVII вв. опирались на источники, составившие «общий фонд» западнохристианских представлений об иудаизме, иудеях и евреях. Известно, что в этом «общем фонде» начиная с XII–XIII вв. существенное и структурообразующее место занимали «химерические» антииудейские обвинения, которые ярко представлены у П. Моецкого, C. Слешковского, Я. А. Кмиты, П. Рушеля и им подобных полемистов и которые не характерны для православной традиции вплоть до второй половины XVII в. Вся система рассуждений польских авторов (и, видимо, ментальные конструкции, на которые такие рассуждения опираются) зиждется на специфически схоластическом подходе, который был чужд византийско-православным памятникам.
Разумеется, не все различается в антииудаизме польских католических и восточнославянских православных текстов. Обе традиции говорят о связи евреев с дьяволом (хотя понимают эту связь, кажется, по-разному); обе агрессивно критикуют евреев, хотя эта агрессивность не одного и того же свойства; среди приписанных евреям черт есть такие, которые им вменяются и католическими, и православными авторами (слепота, упрямство, неблагодарность, гордыня и проч.).
Тем не менее, подводя итог, можно констатировать, во-первых, что восточноевропейская православная противоиудаизантская и противоиудейская полемика, если к ней приложить мерку, скроенную по опыту антисемитизма средневековой католической культуры, не апеллирует к дегуманизирующим фигуру мифического еврея фантасмагорическим и последовательно агрессивным «химерам». Апелляции к Талмуду ей чужды, хотя невозможно допустить, что православные авторы (по крайней мере авторы из украинско-белорусских земель) не были знакомы с содержанием Талмуда. Во-вторых, сопоставление ряда польских католических сочинений, характерных своей банальностью и релевантностью, с банальными же и потому релевантными высказываниями православных авторов на те же темы позволяет предполагать, что мы имеем дело с
