Зной - [8]

А когда она почти упала на диван, незнакомец, не сводя с нее своих темных глаз, выражения которых она не понимала, присел прямо на стол, сказал еще несколько слов и замолчал.

И только услышав полную тишину, Арабелла поняла, что уже давно не слышала его, поглощенная собственными ощущениями. Она безумно хотела его. Но он по-прежнему только смотрел на нее, и тогда ей показалось, что душа ее затрепетала и выбрызнулась наружу слезами.

До этого Арабелла никогда не плакала в присутствии мужчин. Упоенная своим новым состоянием, она даже не обратила внимания, что незнакомец, изменившись в лице, опустился на колени рядом с диваном и прикладывает свой пряно пахнущий платок к ее лицу. Она очнулась, лишь когда сквозь собственные рыдания услышала его голос – теперь он звучал нежно, проникновенно:

– Прости, малышка. Оказывается, ты – живая, а я думал – самоуверенная кукла… Перестань, успокойся, иди ко мне…

В его ласковых увещеваниях прозвучала жалость к ней, Арабелле Перлайон, и это моментально отрезвило ее – вот уж в его жалости она нисколько не нуждалась! «Когда он молчал, было гораздо лучше… Эти слова! Господи, почему они так действуют на меня?..» Ее слезы высохли сами собой, а незнакомец, имени которого теперь она уже и не хотела знать, все еще продолжал успокаивать ее, упиваясь своей мнимой властью и не заметив, что она рассеялась раньше, чем он успел отнять от лица Арабеллы надушенный платок.

И тогда она, легко коснувшись рукой его модно недобритой щеки, улыбнулась, поднялась с дивана и медленно пошла к выходу. У самой двери она обернулась и, в последний раз взглянув на все еще стоявшего на коленях мужчину, спокойно вышла в коридор отеля.

У себя в номере она задумалась: что же, собственно, с ней произошло за эти последние два дня? С ней явно что-то было не так. «Подумаешь, неудачный курортный роман, – успокаивала она себя. – Да и какой это роман – ничего и не было, если не считать этой мерзости на газоне! Правда, я так хотела его – вчера вечером, и ночью, и сегодня утром… Но, может быть, его хотела не я, а мое воображение романистки?..»

Пожалуй, Арабелла впервые задавалась таким вопросом. Она закурила и села прямо на ковер у кровати. «Но ведь пока этот идиот не взялся жалеть меня, я действительно была в его власти.

Раньше со мной такого не бывало». Она поискала, куда бы стряхнуть пепел, и, увидев на прикроватном столике фантик, обернула его вокруг пальца, чтобы сделать кулечек, но вдруг поняла, что это та самая записка и описание, с которых все началось. «Сейчас меня посетит какой-нибудь замечательный образ… Допустим, так: она сжигала свою жизнь, а пепел заворачивала в красивые фантики воображения… Нет, лучше – в красивые фантики творчества. Или – литературы? И это действительно так… Больше ничего не надо – только литература, слава, успех!.. Да, но при этом каждый смазливый подонок будет тыкать тебя носом в твои тексты! И наблюдать за тобой, как плешивый орнитолог за зазевавшейся птахой!»

Арабелла вскочила и бросилась на кровать, но чуть было не обожглась зажатой в кулаке тонкой сигаретой. Забежав в ванную, она бросила ее в унитаз и, брезгливо стянув с себя одежду, встала под душ. Ей захотелось немедленно смыть с себя запах незнакомца, который сейчас казался ей грязью жизни – той самой жизни, что до сих пор была такой радостной и блестящей.

Глава 3

Кризис, так внезапно ворвавшийся в жизнь Арабеллы, изменил ее за одну ночь. Заснув только под утро, она вскоре проснулась, быстро собралась и, переплатив за срочный заказ авиабилетов, после полудня уже прилетела в Лондон.

Получив багаж, она отправила его по своему адресу, попросив водителя оставить вещи консьержу, а сама купила в ближайшем маркете первый приглянувшийся велосипед с высоким рулем и неспешно покатила в сторону Smoke.[18]

На ней был ее любимый Sloppy Joe[19] цвета весенней пашни, который она надела еще в аэропорту: после знойного Фолмута вечерний Лондон казался сыроватым. Размеренно крутя педали, Арабелла привычно формулировала: «Кроссовки, никербокеры,[20] повязка на волосах – можно подумать, что она никуда и не уезжала. Просто это освежающая велосипедная прогулка после утомительного дня за компьютером». Слова послушно складывались во фразы, но все-таки это не успокаивало – щемящее чувство неудовлетворенности засело где-то совсем глубоко и не желало покидать ее даже здесь, в Лондоне, который раньше устранял любой внутренний кавардак в ее душе – но не сейчас.

Арабелла еще не осознала того, что вернулась домой – ее поездки обычно были продолжительными, и еще совсем недавно ей казалось, что никто и ничто не способно отобрать у нее эйфорию творчества, в которой она купалась каждый раз, когда работала над книгами.

В самолете, оторвавшись на минуту от созерцания облаков, Арабелла записала: «В сад, в котором он так любил гулять, пришла зима – и только тогда он понял, что сад был воображаемым». Это по-прежнему относилось к ее новому герою, писателю, и она еще не знала, что будет делать с ним дальше – оставит на знойном побережье или возьмет с собой в Лондон. Но то, что и с ним вскоре случится что-нибудь странное, она знала наверняка.