Знай мое имя. Правдивая история - [12]

А ведь я понятия не имела… Я понятия не имела, что деньги способны распахнуть двери любой камеры. Я понятия не имела, что если насилие совершается над опьяневшей женщиной, то ни ее слова, ни она сама не будут восприниматься всерьез. Я понятия не имела, что если насилие совершает опьяневший мужчина, то ему обеспечено людское сочувствие. Я понятия не имела, что моя потеря памяти сыграет ему на руку. И я понятия не имела, что «быть жертвой» и «быть человеком, которому никто не верит» — понятия равнозначные.

Тогда, на подъездной дороге к нашему дому, сидя в машине, я меньше всего понимала, что то короткое да снова заставит кровоточить мои раны, снова выставит мое тело, но уже на всеобщее обозрение, снова раздвинет мои ноги, но уже на потребу публики. У меня не было ни малейшего представления ни о предварительном слушании, ни о реальном суде. Предполагала ли я в то утро, что нам с сестрой настоятельно порекомендуют прекратить всякое общение друг с другом, поскольку защита могла обвинить нас в сговоре. Произнесенное мною односложное слово да определило мое будущее на годы — то будущее, в котором судебный процесс будет длиться и в мои двадцать три года, и в мои двадцать четыре года, и в мои двадцать пять лет; дело закроют, лишь когда мне исполнится двадцать шесть.

Я прошла по коридору в свою комнату, сказав сестре, что скоро выйду. Я заперла дверь и снова встала под душ, чтобы смыть с себя больничный дух. В гостиной Тиффани включила телевизор и разложила диван. Как только я улеглась на него рядом с ней, она положила на меня руку, придавив ею, как пресс-папье, словно боялась, что меня сдует. По телевизору что-то бубнили занудным голосом, в окна светило солнце и рассеивалось по гостиной. Родители сновали взад-вперед, а мы то засыпали, то просыпались. Мы с сестрой вместе отправились на ту вечеринку, потом нас разлучили. И теперь мы снова вдвоем, но уже не те, что были раньше.

Тиффани и я проснулись в сумерках. Сказав родителям, что идем за мороженым, мы вышли из дома. По сию пору я сожалею об этом вранье: когда я собираюсь пойти купить мороженое, мама пристально глядит мне в глаза, и каждый раз мне приходится давать честное слово, что я «действительно иду за мороженым».

Первым делом мы заехали за Джулией, которая занималась в студенческой библиотеке. Они с Тиффани дружили с тех пор, как им в детстве на зубы поставили брекеты. Джулия всегда была жизнерадостной, но в тот вечер ее буквально трясло.

Я смотрела на сидящих в машине двух девочек, и меня угнетала мысль, что им приходится вместе со мной нести бремя моей тайны. Я понимала, насколько это было неправильно. Например, мне хотелось бы, чтобы наши родители знали о Тиффани, если она, скажем, попадет в больницу. Правда, положение, в котором оказалась я, выглядело довольно странным. Когда кто-нибудь интересовался, почему я сразу не рассказала отцу и матери, я в свою очередь спрашивала: «А почему мне ничего не рассказывали?» Так что пока я сама не узнала подробности, мне следовало хоть как-то сдерживать всю ситуацию.

На парковке было темно и тихо. Я много раз проезжала мимо этого места. Овраг, поросший приземистым кустарником, и маленькое здание, окруженное линией фонарей, в белом свете которых метались мотыльки. Дверь зажужжала, и мы вошли в тускло освещенный коридор, увешанный пробковыми панелями с прикрепленными к ним бюллетенями и информационными листовками. Поскольку детектив Ким отсутствовал, меня подвели к его помощнице — оливковый цвет кожи, длинные, почти до пояса, жидкие черные волосы, поношенная ветровка. Я прошла за ней в небольшой кабинет, где на столе лежали блокнот и черный диктофон. Тиффани с Джулией остались ждать в другой комнате дальше по коридору. Я думала, помощница детектива расскажет мне про того человека, отдаст телефон и пожелает всего наилучшего. Но она закрыла дверь и опустила жалюзи. Вновь пошли вопросы. Мне снова пришлось вспоминать каждую незначительную деталь прошлого вечера, причем меня попросили быть на этот раз предельно точной. Сделанная позже расшифровка записи нашей беседы займет семьдесят девять страниц. Задаваемые ею вопросы казались мне слишком занудными и совсем ненужными. Я не могла понять, для чего может понадобиться то, что я наговорила, и какую роль все это будет играть.

В дверь постучали. Вошел еще один помощник — высокий, усы густые, светло-коричневая форма, перетянутая черным ремнем с выбитым на нем черным рисунком. Выглядел суровым и уставшим. Поприветствовал меня и добавил, как он рад видеть, что со мной все в порядке. Причем второй помощник детектива произнес это так, будто узрел чудо: словно я уже умерла — и вдруг ожила. Он рассказал мне, что один из нашедших меня парней все время сбивался во время беседы с ним, плакал и никак не мог отдышаться. По словам сержанта, тот человек буквально задыхался. «Взрослый мужчина, а плакал, — подумала я, — да черт возьми, что там произошло?!»

Помощница детектива достала из большого конверта мой телефон. Синий чехол был заляпан, а края так пропитались грязью, точно телефон долго пролежал в земле, прежде чем его нашли. Была куча пропущенных звонков от Тиффани и Джулии и эсэмэсок на одну тему: «Где ты? Не пугай меня». Помощница детектива попросила переслать ей по электронной почте все фотографии, которые я сделала тем вечером. На одной я, намеренно скосив глаза, держала в руках красный стаканчик. И почему нельзя было нормально улыбнуться? Я отправила ей снимки и скриншоты, не подозревая, что все они будут использованы в качестве улик. Наконец она дала мне возможность тоже задать