Знай мое имя. Правдивая история - [10]

Она рассказала, что отлучилась буквально на минуту — помочь подруге, которую тошнило, — и думала, что я справлюсь сама. А когда вернулась, полиция уже разгоняла вечеринку. Тиффани спросила двух студентов, выходящих на улицу, что произошло, они ответили, что вечеринка закончена, потому что кто-то пожаловался на шум. Тогда она обратилась к полицейскому на парковке, но он ничего не знал. Сестра решила, что я уехала к друзьям в Пало-Альто, но все-таки продолжала искать меня и спрашивать, не видел ли кто-нибудь девушку, похожую на нее. Они с Коллин заглянули в каждую комнату в общежитии, беспокоились и злились, что я не отвечала на звонки. Они звали меня, выкрикивая мое имя деревьям, в то время как меня на каталке грузили в белый квадратный фургон.

— Ему помешали студенты, — сказала я, — что ж, классно.

Как я поняла в то утро, прохожие увидели человека, который вел себя странно, и погнались за ним. О каком-либо физическом контакте я не имела ни малейшего понятия. Я не знала, что этот человек трогал меня под одеждой, видел обнаженными какие-то части моего тела. Я думала, кризис миновал, преступника поймали и мы можем уходить. Детектив поблагодарил нас. Вечером нужно было еще зайти в полицейский участок Стэнфорда и забрать мой телефон. Дамы в белых халатах обняли меня на прощание очень крепко.

Солнце уже взошло и резко отражалось в стеклах редких машин, стоявших у больницы. То воскресное утро казалось полным сюром. «Просто безумие какое-то. Похоже, это самое сумасшедшее, что могло со мной случиться в жизни. И чего только мне не засовывали в то место, с ума сойти! А что на мне надето?! Смотреть противно. Я, наверное, выгляжу чокнутой в такой одежде?» — я пыжилась изо всех сил, на ходу поправляя то волосы, то широкие спортивные штаны, но все равно и голова слегка кружилась, и ноги были как на распорках. Сестра, все еще со слезами на глазах, тоже старалась собраться, она и засмеялась бы, но ей мешали икота и прерывистость дыхания.

Мы сели в машину и уставились на сетчатую ограду. Тиффани ждала, когда я скажу, куда ехать. Ее продолжала бить дрожь. Я совсем не думала о происшедшем: ни кто он такой, ни каково мое самочувствие, ни куда отправятся все эти фотографии. Мои мысли были только о ней, моей младшей сестре, которой я должна была все объяснить.

Ради нее я должна держать себя в руках — это была моя обязанность. Помню, однажды ее начало тошнить в самолете, она наклонилась вперед, и я подставила ладони, чтобы рвота не попала ей на колени. Когда бабушка натирала сыр с плесенью нам в салат, Тиффани морщилась и зажимала нос, а я ждала, когда бабушка отвернется, и съедала весь сыр с ее тарелки. После того как мы посмотрели «Инопланетянина»[10], она семь лет спала в моей постели, так как боялась морщинистого пришельца и его светящегося пальца. Когда в картинах персонажи начинали целоваться, я закрывала ее лицо подушкой: «Еще слишком мала для такого!» Я написала для наших родителей и потом несколько раз перерабатывала убедительный очерк, в котором убеждала их купить нам мобильники Nokia. На каждом школьном празднике я заворачивала половинку своего пончика или рождественского печенья, обсыпанного корицей, в салфетку, чтобы на перемене отдать ей. Когда я увлекалась лошадьми, то привязывала ее к креслу собачьим поводком, кормила из рук овсяными колечками и клала ей на спину «седло» — коврик для ванной. До сих пор помню, как родители обнаружили ее в этом «стойле». «Если хочешь играть в такие игры, то сама должна быть лошадью», — сказали тогда они. Есть за нее сыр с плесенью, защищать ее от пришельцев, всем жертвовать ради нее — я давно поняла, что это стало моим основным и самым важным жизненным заданием.

Но отправиться прямо в родительский дом — к этому я не была готова. Мне нужно было время подумать. Родители считали меня и Тиффани уже настолько взрослыми, что мы могли сами решать, когда нам приходить, когда уходить, поэтому если кто-то из нас не ночевал дома, то, значит, остался у друзей. Без причины никто не волновался, поскольку мы жили в спокойном районе. Я понимала, что не могу вот так войти и заявить матери и отцу, что очнулась в больнице, что голова моя вся была в сосновых иглах и сучках, потому что кто-то вел себя подозрительно, — и ждать, как они отреагируют.

— Все нормально, — сказала бы я.

— Нет, не нормально! — ответили бы они.

Отец стал бы расспрашивать, кто, где, когда, почему и как. Мать уложила бы в постель и заставила бы пить имбирный отвар. Если приходится о таком говорить родителям, возникает суматоха. А мне не хотелось никакой суеты. Мне просто было нужно, чтобы все развеялось.

Я была уверена, что в полиции мне скажут что-то вроде: «Некий человек пытался причинить вам вред, но ему не удалось, мы приносим свои извинения за доставленные неудобства». Я на самом деле была убеждена, что произошла ошибка, поэтому, когда сестра спросила, собираюсь ли я рассказать обо всем родителям, я ответила: «Может быть, через пару лет». Я тут же представила сценку:

— А знаете ли вы, что как-то раз меня чуть не изнасиловали? — небрежно оброню я однажды за ужином.