Знаток тюрьмы - [11]

Не похоже было, чтобы Черни говорил достаточно долго, чтобы передать столько информации. Я заподозрил, что латино и его помощники мухлюют, прикидываясь толкователями четырех сенильных стариков и в процессе гарантируют приятную житуху для себя.

Черни пробормотал что-то еще, и латино сказал: «Приходи в мой дом, когда захочешь.»

Старик попытался нетвердо улыбнуться; латино поддержал его, когда он повернулся, и с почтительной нежностью повел его обратно к остальным. Я заготовил саркастический комментарий, но был остановлен ошеломленным выражением лица Кози. «Что такое?», спросил я.

«Он пригласил тебя в свой дом», сказал Кози с оттенком недоверия.

«Ага… ну и что?»

«Это случается не слишком часто.»

«Я здесь почти пять лет и не помню, чтобы это происходило», сказал Бербик.

Я переводил взгляд с одного на другого. «Это не он пригласил меня — это его хренов водила.»

Бербик пренебрежительно хмыкнул, покачал головой, словно не мог измерить мою глупость, а Кози сказал: «Может, когда ты его увидишь, тогда…»

«Какого хера я пойду с ним повидаться? Чтобы я водил под ручку какого-то старого сопельника?»

«Думаю, тебе найдется дело получше», сказал Бербик. Он снова говорил раздраженно, и я спросил: «Что грызет твою задницу, мужик?»

Он было шагнул ко мне, но Кози вдвинулся между нами, постучал в мою грудь двумя пальцами и сказал: «Ты, мелкий урод! Ты прошел прямо от двери на восьмой… Ты, похоже, не ценишь, что это значит. Фрэнк Черни приглашает тебя в свой дом, а ты высмеиваешь человека! Я пытаюсь помочь тебе…»

«Я не нуждаюсь в твоей помощи, гнида!»

Я узнал лишенную юмора улыбку Кози — то же самое выражение, какое было у него много лет назад перед тем, как он шарахнул меня головой о стену душевой. Я отступил на шаг, однако улыбка его растаяла и он спокойно сказал: «Власти что-то имеют на уме для тебя, Пенхалигон. Это ясно всем, кроме тебя. Похоже, ты забыл все, чему научился о выживании в тюрьме. С таким подходом в новые стены ты не попадешь. Ты обрати внимание на то, как тут все идет, и веди себя соответственно. Не имеет значения, что это тебе не нравится. Ты делаешь то, что тебе надо делать. Говорю тебе — с такой программой ты не пойдешь, они не переведут твою бедную задницу.»

Я прикинулся, что содрогнулся.

«Мужик думает, что он крутой», сказал Бербик, который пристально смотрел вверх на одну из башенок охраны, пустой купол на вершине каменной башни. «Он просто не знает, что такое настоящая крутота.»

«Ты просто должен спросить сам себя», сказал мне Кози, «куда же меня переведут?»

Он и Бербик пошли вниз по склону, скосив в сторону безлюдной части восточной стены. Оставшись один на вершине, я был одержим параноидальным подозрением, что группки людей, кучкующихся вдоль стены, все говорят обо мне, Но единственным доказательством в поддержку этого был Коланджело, который стоял на полдороге вниз по склону справа от меня, примерно в сорока футах, почти прямо рядом с местом, где собирался Совет. Он пристально следил за мной, выжидательно, словно ожидая, что я могу пойти на него. Со своим сияющим скальпом, с горящими золотом глазами, он имел вид странного розового демона, одетого в тюремную серую робу, и мое обычное презрение к нему вытеснила нервозность. Когда я пошел вниз с верхушки хребта, он пошел параллельной тропинкой, сохраняя расстояние между нами, и хотя при обычных обстоятельствах меня бы искушало желание выругать его, но отвратив от себя Кози и Бербика, понимая свою изоляцию, я только ускорил шаг, и не почувствовал себя в безопасности, пока не вернулся в свою камеру.

x x x

В течении нескольких следующих дней я пришел к пониманию, что, как и утверждал Кози, я и в самом деле забыл фундаментальные принципы выживания, и что вне зависимости от того, как я отношусь к Совету и к природе Алмазной Отмели, мне весьма нужно нанести визит Черни. Я, однако, отложил визит еще на несколько дней. Хотя я и не хотел этого признавать, но находил перспективу взбираться по железной лестнице на ярус, где жил Черни, довольно страшной — казалось, что в признании видимости авторитета старика я до некоторой степени признавал и его реальность. Сидя в своей камере, глядя вверх на тусклые белые огни за девятым пролетом, я начал упорядочивать все, что знаю о тюрьме, чтобы поискать в этом новом упорядоченном знании логическое обоснование, которое если и не объяснит всего, что я вижу, то по крайней мере обеспечит твердую почву между плюсами веры и софизма. Я восстановил свои отношения с Кози, дело простого извинения, и от него узнал, что тюрьму построили в 1850-х и первоначально использовали как место для людей, чьи преступления были связаны тем или иным образом с городишками, расплодившимися во времена Золотой Лихорадки. Совет Тюрем решил свернуть Алмазную Отмель в 1900-х, и в это время, как верил Кози, что-то произошло, что превратило ужасное место, где выживали лишь немногие, в более доброжелательное обиталище, которым оно с тех пор стало. Он раскопал библиотечные копии переписки между Советом Тюрем и начальником тюрьмы, человеком по имени МакКандлес Квирс, которая задокументировала отмену приказа о сворачивании и пожаловала тюрьме автономию, с мыслью, что она должна стать колонией, посвященной скорее реабилитации, нежели наказанию. Во время этого периода каждый уровень общества был богат на реформаторов, тюремная реформа тоже много дискутировалась — и в свете этого такое изменение, которое претерпела Алмазная Отмель, не выглядело экстраординарным; но тот факт, что именно Квирсу было поручено надзирать за изменением, попахивал чудно, ибо Совет часто делал ему выговоры за дурное обращение с заключенными. На самом-то деле именно зверства, совершенные во время его правления, вынудили Совет поставить вопрос о реформах. Сообщалось, что заключенных сажали на кол, сдирали кожу, разрывали на части тюремными собаками. Письма Квирса демонстрировали, что он тоже претерпел трансформацию. До 1903 года его тон в ответ на запросы Совета был дерзким и богохульственным, но впоследствии письма отражали рациональный, даже раскаивающийся характер, и он продолжал служить тюремным надзирателем вплоть до отставки в 1917 году. Записей о произведенных заменах не было, и Кози выдвинул теорию, что к власти пришел тот Совет, который мы знаем, хотя возможно, принимая во внимание преклонный возраст Квирса (88), что они управляли делами за много лет до того. С 1917 и далее переписка между Алмазной Отмелью и Советом Тюрем постепенно сокращалась, и в 1944, незадолго до Дня Победы в Европе, она, очевидно, прекратилась совсем. Словно бы тюрьма, со всеми своими делами, стала несуществующей в глазах государства.