Знатный род Рамирес - [26]

…в Португалии владеет

Замком Санта-Иренея!

— Хорошо сказано! — заметил Гонсало.

Польщенный Видейринья перешел к новому куплету, сочиненному в последнюю неделю, — о выносе тела Алдонсы Рамирес, святой Алдонсы, из монастыря в Ароуке: четыре короля доставили на плечах носилки с ее прахом в Трейшедо.

— Браво! — воскликнул фидалго, перевесившись через перила веранды. — Прекрасный куплет, Видейринья! Только королей, пожалуй, многовато… Сразу четыре!

Держа от восторга гитару торчком, помощник провизора запел другую, уже давно написанную строфу об ужасном Лопо Рамиресе: мертвый, он встал из гроба, хранившегося в склепе кракедского монастыря, сел на мертвого коня и всю ночь скакал, чтобы поспеть в Испанию к битве под Навас-де-Толоса! * После этого Видейринья прокашлялся и еще надрывнее затянул куплет о «Рыцаре без головы»:

Проплывает черный призрак…

Но Гонсало не любил этого предания о призраке, бродящем зимними ночами меж зубцов башни с собственной головой в руках. Он отошел от перил и прервал затянувшуюся летопись:

— Пора кончать, Видейринья, а? Уже четвертый час, просто срам. Да, вот что: в воскресенье Тито и Гоувейя обедают у меня в «Башне»; приходи и ты с гитарой и новыми куплетами, только не такими мрачными. Bona sera[1]. Что за чудная ночь!

Он бросил сигару, закрыл балконную дверь «старого зала», сплошь увешанного портретами Рамиресов, которые он в детстве называл «прадедушкины личики», и, проходя по коридору, все еще слышал вдали, в молчании полей, залитых лунным светом, песню о деяниях своих родичей:

Ах! Когда повел нас в битву

Государь дон Себастьян,

Юный паж его Рамирес

И отважен был, и рьян…

Фидалго разделся, задул свечу и, торопливо перекрестившись, заснул. Но в ту ночь спальню заполнили видения; сон его был неспокоен и полон страхов. Андре Кавалейро и Жоан Гоувейя появились на стене, облеченные в кольчуги, верхом на ужасного вида жареных кефалях! Хитро перемигиваясь, они подкрались к нему и начали тыкать копьями в его беззащитный желудок, а он стонал и корчился на кровати. Потом на Калсадинью в Вилла-Кларе выехал грозный всадник — мертвый Рамирес (слышно было, как в латах скрежещут кости), и с ним король дон Афонсо II, скаливший волчьи клыки. Они схватили Гонсало и потащили в Навас-де-Толоса. Его волокли по каменному полу, а он упирался, звал на помощь тетю Розу, Грасинью, Тито. Но дон Афонсо так крепко двинул его в спину своей железной рукавицей, что он вылетел из таверны Гаго и очутился в Сьерра-Морене, на поле битвы, в гуще трепетавших знамен и блистающих доспехов. В тот же миг испанский кузен, Гомес Рамирес, магистр Калагравы *, наклонился с вороного коня, ухватил Гонсало за чуб и выдрал последние волосы под оглушительный хохот всего сарацинского войска и всхлипывания тетки Лоуредо, которую несли на носилках четверо королей! Он был совсем разбит и измочален, когда сквозь ставни наконец забрезжил рассвет; ласточки щебетали под карнизом. Фидалго в исступлении сорвал с себя простыню, вскочил с кровати, распахнул балконную дверь и вдохнул полной грудью прохладу, тишину, аромат листвы, глубокий покой спящей усадьбы. Пить! Нестерпимо хотелось пить, губы ссохлись от жажды. Он вспомнил про знаменитую Fruit salt, прописанную доктором Маттосом, жадно схватил бутылочку и полуодетый побежал со всех ног в столовую; там, тяжело дыша, он развел две полные ложки порошка в минеральной воде Бика-Велья и разом проглотил весь стакан, над которым поднялась шипучая, щипавшая язык пена.

Ах, какая благодать! Какое облегчение! Сразу ослабев, он вернулся в спальню и крепко, долго спал: снилось ему, что он лежит в Африке, на лугу, под шелестящей пальмой и вдыхает пряный аромат невиданных цветов, которые росли среди лежавших навалом золотых самородков. Из этого рая его вырвал Бенто: когда пробило полдень, он забеспокоился, что «сеньор доктор больно долго не просыпается».

— Я провел прескверную ночь, Бенто! Привидения, побоища, скелеты, кошмары! Виновата яичница с колбасой. И огурцы… особенно огурцы! Выдумки этого чудака Тито. Но под утро я выпил Fruit salt и теперь чувствую себя отлично. Великолепно! Я даже в состоянии работать. Принеси, пожалуйста, в библиотеку чашку зеленого чая, только покрепче… И сухариков,

* * *

Несколько минут спустя, накинув халат поверх ночной сорочки, Гонсало сидел в библиотеке за столом, перед балконной дверью и, прихлебывая чай, перечитывал последнюю строчку своей рукописи, ту самую рыхлую и немилосердно исчерканную строчку, где «длинные лунные лучи пересекали длинный оружейный зал». И вдруг, словно в каком-то озарении, он сразу увидел множество выразительных деталей для описания замка в летнюю ночь: копья дозорных поблескивают над гребнем стены, на мокрых откосах рва заунывно квакают лягушки…

— Что ж, очень неплохо!

Он не спеша пододвинул кресло поближе к столу, еще разок заглянул в «Барда», в поэмку дяди Дуарте, и, как бы вынырнув на свет из тумана, чувствуя, что образы и слова сами возникают откуда-то из глубины, словно пузыри пены на прорвавшей плотину воде, он приступил к важнейшему эпизоду главы первой: престарелый Труктезиндо Рамирес беседует в Оружейном зале крепости со своим сыном Лоуренсо и свояком, доном Гарсией Вьегас, «Мудрым», о готовящемся походе… Походе? На кого же? Разве в горах были замечены скользящие тени мавританских лазутчиков? Увы! Нет! «На этой доброй христианской земле, давно очищенной от басурман, суждено было скреститься в братоубийственной войне благородным мечам португальцев».