Знатный род Рамирес - [106]

Но дон Гарсия Вьегас, прозванный Мудрым, не согласился с ним. Если они хотят взять Бастарда живым, чтобы отомстить не спеша и всласть, пригодится небольшой отряд рыцарей и несколько пеших воинов…

— Почему, дон Гарсия?

Потому что Лопо, оставив у Рибейры пехоту и обоз, направится в сторону Коимбры, чтобы влиться в королевское войско. Эту ночь и он, и изнуренные его ратники проведут, без сомнения, в замке Ландин. А когда забрезжит заря, он, чтобы сократить путь, двинется по старой дороге на Мирадаэнс, проходящей по холмам Карамуло. Но Гарсия Вьегас знает, что на этой самой дороге, у колодца Покинутой, Бастард пойдет по тесному ущелью, где и можно будет изловить его, как затравленного волка…

Труктезиндо, не отвечая, медленно пропускал бороду сквозь длинные пальцы. Колебался и старый Кастро — ему был по сердцу бой в открытом поле, где можно использовать преимущество в силах, после чего весь отряд радостно двинется грабить земли Байона. Тогда Гарсия Вьегас попросил своих родичей выйти с ним из шатра, взявши с собою факелы. Там, в кругу любопытных рыцарей, в свете склоненных факелов, он преклонил колено и острием кинжала нацарапал на земле свой превосходный план охоты. Отсюда, из замка Ландин, выступит на утренней заре Бастард. А отсюда, когда взойдет луна, выйдут двадцать рыцарей Рамиреса и двадцать — Кастро, чтобы воины из обоих отрядов равно насладились боем. Вот здесь, в зарослях, укроются лучники и арбалетчики. За ними с этой стороны захлопнет мышеловку сеньор дон Педро, если ему угодно будет почтить своей помощью владетеля Санта-Иренеи. А вот здесь, впереди, чтобы взять за горло Бастарда, станет сам Труктезиндо, отец, кому в согласии с господней волей принадлежит право отмщенья. В этом мешке они и прикончат Лопо Байона, выпустят из него всю его подлую кровь и вымоют руки в водах Гадючьего озера!

— Славно задумано! — пробормотал Труктезиндо, сдаваясь.

А дон Педро де Кастро вскричал, обращая горящий взор к рыцарям Испании:

— Клянусь кровью Христовой, если бы у моего двоюродного деда был начальником конницы сеньор дон Гарсия, он бы не упустил инфантов Лары*, когда они, похитив Короля Младенца, умчались в Санто-Эстеван-де-Гуривас! Итак, решено, друг и брат! Как только скроется луна, выходим на охоту!

Все разошлись по шатрам ужинать. Туши козлят уже золотились на вертелах, и кравчие разносили тяжелые мехи с вином из Тордезело.

Этим ужином в лагере испанцев — торжественным и тихим, ибо траур омрачал сердца, — закончил Гонсало четвертую главу и сделал на полях пометку: «Полночь… День прошел недаром. Сражался, работал». Потом, раздеваясь, он набросал в уме план короткого сражения, в результате которого Лопо окажется, как загнанный волк, в руках жаждущих отмщения сантаиренейцев. Утром, не дожидаясь завтрака, он с удовольствием уселся за письменный стол, но тут пришли две телеграммы и отвлекли его от погони за байонским Бастардом.

Телеграммы были из Оливейры, одна — от барона дас Маржеса, другая — от капитана Мендонсы. И тот и другой поздравляли фидалго, который «так счастливо избежал опасности и проучил мерзавцев». «Брависсимо! — писал барон дас Маржес. — Вы истинный герой!»

Гонсало был тронут и показал телеграммы Бенто. Как видно, слух об его подвиге достиг уже Оливейры и произвел сенсацию.

— Это сеньор Жозе Барроло там рассказал! — восклицал Бенто. — Сеньор доктор еще увидит, еще увидит! Помяните мое слово, до самого Порто дойдет!

Ровно в полдень в коридоре загрохотали башмаки Тито; с ним был Гоувейя, который вернулся накануне, узнал обо всем в клубе и поспешил в «Башню» обнять друга, прежде чем долг службы приведет его сюда. Гонсало, еще в объятиях председателя, великодушно попросил «не отдавать негодяев под суд». Гоувейя решительно воспротивился и напомнил, что порядок прежде всего, а преступление должно караться, иначе Португалия вернется к варварским временам Жоана Брандана де Мидоэнса *. Гости позавтракали в «Башне»; вспомнив старый застольный обычай, Тито предложил выпить за Гонсало и произнес тост, где сравнил его со слоном, «который добр и терпелив, но, если его рассердить, разнесет все в щепы!»

Затем Жоан Гоувейя закурил сигару и пожелал узнать все подробности драки — кто что делал, кто что кричал, — необходимые ему как представителю власти. Гонсало разыграл в лицах все происшествие, хлестал хлыстом по дивану, пока тот не лопнул, и показывал, как шатался истекающий кровью наглец. После этого Гоувейя и Тито отправились на конюшню осмотреть исторического коня; а во дворе Гонсало показал им выстиранные гетры, сушившиеся на солнце.

У калитки Жоан Гоувейя хлопнул фидалго по плечу:

— Ну, Гонсало, приходи сегодня в клуб…

Он пришел в клуб и был принят как победитель. На бильярде пламенела огромная чаша пунша (которую предложил старый Рибас), а командор Баррос требовал, чтобы в воскресенье отслужили у св. Франциска благодарственный молебен, и обещал, черт побери, покрыть все издержки! Когда же фидалго в сопровождении Тито, Гоувейи, Мануэла и других приятелей вышел на улицу, его приветствовал Видейринья: он не принадлежал к членам клуба и специально ждал под дверью, чтобы спеть два новых куплета, в которых он ставил Гонсало выше всех Рамиресов, известных из летописей и преданий!