Знания древних о северных странах - [46]

Что касается до отождествления этих труднолокализуемых местностей, то к вышеизложенным описаниям Диодора и Плиния более всего подходят в качестве Метуонии современная Ютландия, а в качестве острова Абала - Гельголанд, отвечающий условиям как по своему положению на море на расстоянии одного дня пути от материка, так и по нахождению на нем янтаря. Хотя, разумеется, в данном случае, как и в случае с о. Туле, речь могла идти о более или менее отвлеченных и легендарных представлениях, основанных, однако, скорее всего именно на указанных только что реальных данных. Вообще же о. Абал, быть может, не более реален, чем те Электридские (т. е. Янтарные) острова, которые Аполлоний Родосский по связи их с устьем р. Эридана поместил в глубине Адриатического моря,[23] но которые ассоциируются также и с островами у берегов Фрисландии.

Несомненно, что именно скифские ассоциации заставили Питея упомянуть в связи с берегами Северной Европы имя реки Танаиса. Однако трудно представить себе в точности, что именно он хотел этим сказать: то ли в угоду возникшим в IV столетии до н. э: теориям о бифуркации таких рек, как Истр и Эридан, он предположил в одной из североевропейских рек северный рукав Танаиса, то ли он употребил это имя лишь в качестве символа евразийской границы, имея в виду дать понять этим своим читателям, будто его осведомленность простиралась до северо-восточного предела Европы. Всего вероятнее второе из возможных истолкований слов Полибия, сообщившего о том, будто Питей утверждал, что им исследованы европейские берега от Гадеса до Танаиса. Но не исключается и первое толкование, в силу которого пришлось бы представить себе, что Питей принял за Танаис какую-либо из рек, впадающих в Северное море. А так как его осведомленность ограничивалась, видимо, лишь незначительным пространством к востоку от Рейна, то вероятнее всего было бы представить себе, что в качестве северного устья р. Танаиса должно было фигурировать устье р. Эльбы.[24]

Как уже было указано в начале этой главы, авторы, отрицавшие достоверность сообщений Питея, основывали свои представления о североевропейских странах в конце концов все-таки на данных того же Питея, в сопровождении лишь некоторых оговорок. Так поступал и широко использовавший Питея (через Полибия) Страбон, оказавшийся, однако, несколько справедливей к нему, чем его названный только что посредник. Высказав целый ряд, и при этом далеко не всегда безосновательных, сомнений в истинности или точности питеевых данных, он под конец отдает ему должное в том хотя бы, что тот сообщил много ценных астрономических сведений, а также и сведений, касающихся условий жизни и быта североевропейских племен. Эти сообщения этнографического характера не могут не поразить своим удивительным соответствием северному быту и, следовательно, не могли быть вымышлены, но подчеркивают лишний раз добросовестность Питея как исследователя и наблюдателя. Страбон сообщал о странах Северной Европы, как о местностях суровых и бедных в природном отношении, где мало домашних животных и плодовых растений. Население их, по его словам, питается преимущественно просом, а также дикими плодами и кореньями. Там, где есть хлеб и мед, из них приготовляется питье, заменяющее северным жителям вино. Молотьба хлеба производится в больших закрытых строениях, куда складываются хлебные колосья. Так делается из-за обилия дождей и скудности солнечного тепла, не допускающего сушки и молотьбы на открытых токах.[25] Сведения эти вполне соответствуют тому, что узнали о северных народах римляне, столкнувшиеся с галльскими и германскими племенами впервые в результате походов Цезаря и войн, ведшихся при Августе и более поздних императорах. Они характеризуют Питея как внимательного наблюдателя, быстро ориентировавшегося в совершенно чуждых и новых для тогдашнего грека условиях жизни Европейского Севера.

Таким образом, уже Страбону было вполне ясно то, чего еще не-в состоянии были оценить многие из его предшественников, а именно, что Питей оказал своими измерениями неоценимые услуги географии, чем сумели воспользоваться лишь самые выдающиеся из его ближайших потомков - Эратосфен и Гиппарх. Он обогатил греческую науку сведениями о столь отдаленных северных странах, находившихся еще совершенно вне поля зрения тогдашних образованных людей, что его сообщения не были приняты на веру, а объявлены ложью и выдумкой. Это недоверчивое отношение к рассказам Питея в соединении зачастую с непониманием того, о чем в этих рассказах шла речь, привело к значительным искажениям собственных его слов в позднейшей их передаче, мешающим и теперь еще оценить с достаточной точностью размеры и результаты его исследований.

Непосредственным же результатом сообщений Питея было то, что он, не уничтожив полностью скептического отношения, установившегося со времен Геродота, к возможности познания северных стран, все же возродил интерес к легендам о Северном океане, в реальности которого со всеми его чудесами после плавания Питея трудно было более сомневаться. А это в свою очередь создало почву для возникновения новых представлений о величине и форме обитаемой земли и послужило пищей для развития географических легенд и создававшегося на их материале эпоса.