Знание-сила, 2009 № 12 (990) - [43]
Ганс Бете счел открытие Теллера настолько гениальным, что даже усомнился в своем общем выводе — что научных секретов, в сущности, не бывает, что интернациональные законы науки позволяют всякому одаренно-устремленному физику извлечь из этих законов любую возможную технику. Точно предсказав советскую А-бомбу, Бете счел маловероятным, что в обозримом будущем русские повторят «водородное» открытие Теллера. Сам же автор открытия Теллер с этим не согласился и благодаря Сахарову оказался прав, а тем самым и общий вывод Бете 1946 года еще раз подтвердился.
Некоторые журналисты усматривают иронию в том, что изобрел советскую В-бомбу самый известный советский диссидент. Для историка науки тут нет никакой иронии. Есть, во-первых, редкостный талант, о котором Зельдович сказал: «Других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич — это что-то иное, что-то особенное». А во-вторых, есть прямая причинная связь: лишь потому, что Сахаров был отцом В-бомбы, он своими глазами разглядел механизм верховных органов советской власти. И, поставив диагноз этой власти, сделал свое гуманитарное открытие о неразрывной взаимосвязи мира, прогресса и прав человека, стал правозащитником — и первым русским лауреатом Нобелевской премии мира.
Детали обрисованной истории можно найти в статьях автора в «З-С», а также в новом издании книги «Андрей Сахаров. Наука и свобода» (которое выходит в серии «ЖЗЛ») и в указанных там источниках, включая 10-томный «Атомный проект СССР: документы и материалы».
Из советского термоядерного прошлого можно извлечь несколько уроков, главный из которых касается тревожного будущего. Советскую В-бомбу создавали такие замечательные люди — умные, честные и отважные, как Сахаров, Гинзбург и их учитель Тамм. Работали они не за страх, а за совесть, как огромное большинство их коллег.
Исключением был Лев Ландау, знавший, что бомба делается не для советского народа, а для Сталина: «Наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась, и измениться так просто не может. <> Если наша система мирным способом не может рухнуть, то третья мировая война неизбежна со всеми ужасами, которые при этом предстоят. Так что вопрос о мирной ликвидации нашей системы есть вопрос судьбы человечества по существу».
К этому взгляду Ландау пришел во время Большого Террора, получив годовой урок политграмоты в тюрьме. Таких, как он, среди физиков были лишь единицы, и у каждого свои особые «семейные» причины для горькой трезвости. А к остальным применимы слова, которые Сахаров сказал о себе: «…создавал иллюзорный мир себе в оправдание». Надо признать, что иллюзорный мир было из чего делать в условиях, когда все средства информации и дезинформации были в одной руке.
Впрочем, и Ландау работал на бомбу для Сталина. Работал не за совесть, а за страх, по минимуму, но не зря получил звание Героя и две Сталинские премии. И проживи т. Сталин еще пару лет, получил бы он вдобавок к своей беспредельной власти еще и оружие беспредельной разрушительной силы. И тогда, судя по последним деяниям этого товарища, замечательные советские физики прокляли бы себя и свою увлекательную профессию. Но было бы уже поздно для жертв ядерной войны.
Пока же еще не поздно понять, что тиран, поработив народ, может создать такие условия для небольшой группы талантов, что они, работая за совесть и за страх, строя иллюзии или закрывая глаза, сделают любое оружие для своего тирана, хотя многие и будут думать, что — для своей страны. И в этом им, разумеется, будут помогать спецслужбы, как и в советское время.
О роли спецслужб в истории науки и культа личности в истории страны Горбачевская гласность открыла новую главу в истории ядерно-оружейной науки. Журналисты стали задавать немыслимые ранее вопросы и высказывать смелые гипотезы, основанные на «простом» здравом смысле и, разумеется, на стремлении к сенсациям. На эти вопросы и гипотезы начали отвечать физики и разведчики, причастные к событиям, но связанные своими обязательствами соблюдать требования секретности. Сахаров в своих «Воспоминаниях», законченных накануне смерти, в декабре 1989-го, честно предостерег читателей: «О периоде моей жизни и работы в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба».
Лишь после смерти Сахарова рассекретили слово «Слойка», которое он в «Воспоминаниях» заменил выражением «Первая идея», затем рассекретили слово «Труба». И процесс пошел. Стали приоткрываться архивы и открываться рты людей, делавших историю. У историков появился новый инструмент — «устная история», специальные интервью, нацеленные на выяснение исторических фактов и обстоятельств. Такого рода свидетельства для историка всегда бесценный и… очень ненадежный источник, в котором, чтобы «пощупать» историческую реальность, требуется отделить реальные факты от нечаянных домыслов и сознательных вымыслов.
