Одним из этих детей был мой младший сын, и я могла увидеть проблему и с точки зрения учителя, и с точки зрения мамы. Пожалуй, главной особенностью этих новых детей была какая-то удивительная для нашей грубой действительности хрупкость. Их реакция на резкость в любом ее проявлении была почти шоковой. Нервозность взрослого мгновенно улавливалась и вызывала резонансную реакцию. Казалось, что нервная система у них настроена тоньше, чем у предыдущих поколений, и поэтому они более уязвимы и ранимы.
Но зато открытость к любой новой информации, радость познания, контактность создавали им другого рода защищенность. Мой сын неоднократно удивлял меня своей способностью обратиться к незнакомому человеку, если ему казалось, что этот человек может рассказать что-то интересное. Например, однажды на пляже Федя увидел молодого человека, который жонглировал тремя апельсинами. Он недолго думая подошел к этому человеку и сказал: «Покажите, пожалуйста, как Вы это делаете?» Довольно быстро молодой человек научил его этому нехитрому фокусу, а я удивилась тому, что мне мое воспитание не позволило бы так просто подойти к незнакомому человеку и о чем-то его попросить. И еще я тогда подумала, что очень многое прошло мимо меня из-за ложной застенчивости и закрытости, которые привило нам наше время.
Если бы Федя был единственным ребенком, мне было бы сложнее оценить разницу между его сверстниками и более старшими поколениями детей. Но мне было с кем сравнивать. Старшие мои дети прекрасно воспитаны, успешны и в учебе, и в карьере, они оба талантливо рисовали, легко учились, всегда были самостоятельны и ответственны. Но закрытость и недоверие к окружающему миру для них естественны и органичны.
Однажды на экскурсионном теплоходе, где мы были всей семьей, играла скверная в самом плохом смысле «попсовая» музыка. Старшая моя дочь Женя раздражалась, злилась и говорила, что поездка для нее испорчена. Восьмилетний Федя пошел в радиорубку и попросил сменить кассету. Зазвучали добротные, проверенные временем хиты «Квин» и «Стренглерс», настроение всех экскурсантов поднялось, и проблема рассосалась сама собой.
Эти два случая кажутся мне типичными примерами разницы прежнего и нового отношения к жизни вообще.
Не могу сказать, что творческий и нетривиальный подход таких детей к решению своих проблем всегда удобен для окружающих. На всю жизнь я запомнила, как по дороге из школы шестилетний Федя, не получив от меня мороженое, стал капризничать и канючить. Я достаточно резко его одернула, и он, выждав, когда в вагоне метро закроются двери, встал передо мной в проходе и мелодраматически громко и со слезой в голосе воскликнул: «Ну вспомни! Ведь ты же была моя мама!» Описывать реакцию окружающих пассажиров не приходится. Я еле дождалась следующей остановки и выскочила из этого вагона. Ребенок был совершенно удовлетворен, он показал мне, что резкость — не лучший способ общения с ним. Интуитивно он обратился не к разуму, а к чувству юмора, и это оказалось оптимальным для него решением в этом случае.
В школе я видела, что подавляющее большинство детей, которых родители приводят к нам, отличаются таким же, как и у Феди, обостренным чувством собственного достоинства, необыкновенной интуицией, общительностью и раскованностью.
Они все оказались артистичными, с прекрасными художественными данными, делали интересные обобщения и неожиданные выводы, но совершенно не признавали навязанных им ограничений, смысла которых не понимали. При этом многие из них не держали внимания, плохо выговаривали некоторые звуки, с большим трудом осваивали навыки письма. В частной школе с небольшими классами с этими детьми работать непросто, но интересно, а для массовой школы они оказались сущим бедствием. Они отказываются выполнять указания, сделанные резким тоном, воспринимают материал «от общего к частному», а не так, как построены наши учебники, — «от частного к общему». Все это в сочетании со своеобразной логикой и необычным юмором раздражает учителей, мешает им вести уроки в привычном русле.
К тому же эти дети, в подавляющем большинстве правополушарные, многие буквы и цифры писали зеркально и путали «право» и «лево». Они неправильно (с формальной точки зрения) строили фразы. Этих детей очень трудно научить грамотно писать, потому что они, прекрасно зная правила грамматики, делают странные ошибки (например, путают буквы «б» и «м»). Они могут простейшую задачу в два действия решить десятью действиями, объясняя это тем, что мальчик из задачи мог иначе распорядиться объектами вычислений, и задача от этого стала бы интереснее.
Большую часть этих детей так или иначе приспосабливают к привычной школьной рутине, но не всех. А те, кто не смог приспособиться, часто становятся асоциальными и озлобленными, отказываются учиться, перестают ходить в школу. К нам чаще всего приводили именно таких надломленных детей. Да и сейчас в семейный клуб приходят родители, которые столкнулись именно с этими проблемами. Клубная форма отношений хорошо принимается детьми, которым трудно соответствовать формальным требованиям больших коллективов. Поэтому родители часто отдают своих «не таких» детей в кружки, студии, секции, а образование им дают в форме экстерната или в семье. У нас в клубе дети получают консультации по школьным предметам, вместе с родителями веселятся на праздниках, участвуют в психологических семинарах и тренингах.