Знание-сила, 2008 № 02 (968) - [12]
«Боярский пир времен Ивана Грозного», И. Билибин, 1904 г.
Дипломат Адам Олеарий описывал прием почетного гостя в московском доме. По знаку хозяина вышла густо нарумяненная хозяйка с чаркой, поклонилась, пригубила и поднесла гостю. «И так до трех раз». «Питейная церемония», когда хозяин кланялся каждому гостю и просил «выкушать водку» из рук хозяйки, на этом не заканчивалась. Когда подавали пироги, появлялись все замужние женщины и вновь подносили водку. Гости вставали, кланялись, пили, целовали «боярынь». За столом сидели часов пять; назавтра принято было посылать и спрашивать гостей «о здоровье». Чем кончались угощения — видно в документах. Как-то молодые «дети боярские», «камер-юнкеры» царицы того времени, сопровождали колымагу боярыни на двор к боярину Милославскому. Пили там водку, пиво и мед. Обратно по дороге один пропал. Нашли тело: «по осмотру половина лба и нос замерло багрово». Расспросили «детей боярских»: где упал, почему пропал? Ничего сказать не могли, все пьяны были.
Олеарий на себе испытал привычку угощать «до одури». Едва послы устроились на корабле, чтобы плыть в Астрахань, на берегу появился боярин Морозов с «питьем» и трубачами, велел погрузить «питье» — угощать посольство. Пили до утра. Морозов был безмерно доволен.
Из запасов царского двора каждый день отпускали «хмельное питье» множеству лиц: послам и всем сопровождавшим посольство, греческим монахам, придворным царя, царицы, царевичей, мастеровым дворцовым и казакам, донским и запорожским. Одни получали «питье» ежедневно, другие — по праздникам. В XVII веке «питьем», в отличие от «напитков», называли только жидкости с высоким содержанием алкоголя.
Будучи в России, Олеарий видел в Новгороде Великом, как пьяные выходили на улицу без сапог, в одних сорочках. Запомнил, как вышел хмельной мужчина, встретил приятеля и с ним вернулся в кабак. Вскоре вышел без сорочки. Олеарий велел крикнуть: «Кто тебя так обобрал?» Ответил, сопровождая матом: «Это сделал кабатчик! Эх, где остались кафтан и сорочка, пусть туда пойдут штаны!» И вновь в кабак. После ковылял по улице голым, прикрывая срам кустом ромашки.
Поэт Симеон Полоцкий обличал пьянство монахов: «Множество видим их по площадям лежащих, //Изблевавших питье и на свет не глядящих. // Многие телегами возимы бывают, // Полумертвые есть, народ соблазняют. // Многие от вина сквернословят зело, // Кричат, клевещут, срамят смело...// Ох, развращение! Ах, соблазн великий!» Придворный врач, англичанин Коллинс, писал: «На масленице русские пьют так много, как будто им суждено пить в последний раз в жизни. Некоторые падают сонные на снег. замерзают на холодной постели. ». Но признавал: пьянство процветает и в Англии.
В. Любаров. Без названия
Рукописные книги XVII века полны описаниями пьяных подвигов. В «Челобитной Калязинской» веселые монахи жалуются на «злого архимандрита», задумавшего пресечь пьянство в монастыре. «Живем мы так: до полуночи у пивного ведра засидимся, а поутру встать не можем. А строгий игумен с нами не пьет, да еще нас бьет, похмелье наше лечит плетью ременной, да веником метельным».
«Челобитная Калязина монастыря» — цветочки красноречия пьяниц. Ягодки иные: переложения церковной службы на слова упившихся. «Праведницы во веки живут» переделано в «Пьяницы на кабаке живут». Молитва: «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам!» превратилась в «Сподоби, Господи, в вечер сей без побоев напиться!» Вместо слов: «Буди, Господи, милость твоя на нас.» — торжество Хмеля. «Буди, Хмель, сила твоя на нас, яко же уповаем, пьюще, на тебя!» В «Притче о бражнике» некий, кто «зело много вина пил при жизни», захотел после смерти быть с праведниками в раю. Св. Петр преградил ему путь: «Бражникам здесь не входимо!» Не растерялся бражник: «Помнишь, как трижды отрекся от Христа?» Смутился апостол Петр, его место занял апостол Павел. Но и тут одолел бражник: «Помнишь, как архидиакона Стефана камнями побил? Я, пьющий, не убивал!» Никто не мог остановить пьяницу. Уступили апостолы и пророки: «Ты еси наш человек, иди к нам в рай!» Бражник вошел. Сел в лучшем месте. «Там и остался во веки веков!»
В XVII веке Москва была одним из крупнейших городов Европы. Росли и старинные города — Тула, Нижний Новгород, Ярославль. Но старые привычки сохранялись: в избах без отдельных комнат жили вместе дети и взрослые, за столом ели из одной миски. В Средние века незримая граница, отделяющая людей друг от друга, проходила иначе, чем в Новое время; была необходимость жить вместе и в доме, и за его пределами. Люди не скрывали физиологических и сексуальных позывов, видя такое, не стыдились. Отсутствие культурных барьеров имело и преимущества: горожане XVII века не утратили привычки крестьянского «мира», вместе гуляли на праздниках, в складчину варили пиво... Но центральная власть искореняла прежние собрания, осуждала языческие праздники, а хозяйственные дела заставляли менять образ жизни. Москвичи привыкали к обособленной культуре быта.
В рукописной «Истории о двух товарищах, имеющих между собой разговоры, из которых один любил пить вино, а другой не любил» непьющий — человек «всегда чесной» — знает, что между людьми должен быть «барьер стыдливости»: нельзя ходить по улице «с голым задом и с подбитым глазом». Пьяницу не заботит, как видят его окружающие: «Тот кафтан не по кости пришел и для того с плеч скоро сошел». «Непьющий» сидит дома: «Я и сам вино пью, только не так. Перед обедом хорошую рюмку хватил и, взяв что-нибудь, закусил...» Пьяница ему: «Много затей у тебя положено, а по нашему уставу то все отложено». Бражник не одинок, всегда найдет товарищей. «Ты не пьешь? И кто тебя знает?» «Вино со многими приятелями совокупляет и всякие дружества доставляет». Кабак заменил в русском городе XVII века старые способы общения.
