Знание-сила, 2005 № 11 (941) - [18]
В 1948 году так — не лихом — поминать уничтоженного «врага народа» мог только очень отважный человек, каким и был Владимир Александрович Фок. Но только ли недостаток отваги побудил претендентов на Сталинскую премию замалчивать достижения Бронштейна?
Ответ на этот вопрос я пытался, долго и безуспешно, соединить со всем, что узнал об отношениях Бронштейна и Иваненко. Об этих отношениях Иваненко говорил как о «самых близких», и его рассказы, казалось, подтверждали это. Некоторые выглядели совершенно бескорыстными, — не добавляли очков к заслугам рассказчика. Такая памятливость мне казалась тем, что называется «памятью сердца». Ничего удивительного в этом я не видел, поскольку уже успел разглядеть яркую одаренность Матвея Бронштейна в науке, литературе и человечности и остро ощущал утрату, постигшую человечество в тот день в августе 1937 года, когда этот 30-летний человек был вырван из жизни.[*см. Горелик Г. GLORIA MUNDI. Лидия Чуковская и Матвей Бронштейн // «Знание — сила», 2001, №7.]
Тем большую горечь и душевную тоску, думал я, должен испытывать тот, кто знал его лично, разговаривал с ним, спорил, смеялся вместе с ним. Но когда от такого естественного предположения я переходил к сурово- документальным фактам, концы не сходились с концами.
Лишь недавно, в размышлениях по поводу круглого юбилея, еще раз собрав в поле зрения все, что знаю, я пришел к новой мысли. Точнее, по новому посмотрел на замечание умудренного жизнью историка относительно потомства первой жены Адама. А если это не просто художественная метафора, а точный диагноз? Если профессор Иваненко, в самом деле, не имел внутреннего голоса, говорящего, что хорошо и что плохо? Тогда не было «памяти сердца», а лишь память ума, как в записной книжке или в памяти компьютера. Факт есть факт. И поступки оценивать можно не по их, неслышному, моральному звучанию, а по причинно-следственному содержанию, что было следствием чего. Как в физике. Если у него не было внутреннего морального голоса, так он его и не слышал! На нет и суда нет. Уголовный кодекс он не нарушал. А что хорошо и что плохо за пределами УК, это зависит, откуда и как посмотреть. Да, он обзывал Тамма и Ландсберга нехорошими советскими словами, но это в ответ! Почему те злостно не цитировали его работы?! А то, что многие физики после этого не хотели с ним знаться, так это их проблема. В науке большинство частенько бывает неправым. Так, возможно, прокомментировал бы ситуацию сам Ива-ненко.
А что по этому поводу сказать историку науки? В 1935 году Иваненко ответил за отца перед сталинским правосудием. Должен ли он отвечать перед судом истории науки за праматерь Лилит, из-за которой родился морально глухим? Или правосудие уже свершилось в виде его пожизненной моральной и научной изоляции от наиболее интересной ему части общества?
Эти вопросы я, пожалуй, адресую всем присяжным заседателям, которым попадутся на глаза эти размышления после круглого юбилея.
Александр Янов
Россия против России
Чему обязана российская культурная элита нынешним своим беспримерным упадком? Тому, что не сумела удержать власть после революции февраля 1917?
Тому, что оттолкнула от себя массы после следующей революции августа 1991?
Тому, наконец, что вступила в XXI столетие безнадежно расколотой?
Эти вопросы задает известный историк Александр Янов в своей книге «Россия против России», первой части задуманной трилогии. Книга вышла в 1999 году, но вопросы не устарели. Сегодня автор вновь пытается дать на них свой ответ.
Более пятисот лет центральная проблема в определении Европы состояла в том, включать или исключать из нее Россию.
Норман Дэвис
Начнем с того, что грехопадение, если можно так выразиться, российской культурной элиты произошло намного раньше — после поражения в декабре 1825 года одного из самых интеллектуально одаренных ее поколений, пушкинского, и предательства самого сокровенного из его заветов. П.Я. Чаадаев так описал это предательство: «Новые учителя хотят водворить на русской почве новый моральный строй, нимало нс догадываясь, что, обособляясь от европейских народов морально, мы тем самым обособляемся от них политически и раз будет порвана наша братская связь с великой семьей европейской, ни один из этих народов не протянет нам руки в минуту опасности».
За немногими исключениями именно это и сделала русская культурная элита после 1825 года: она морально обособилась от Европы. Одна ее часть, славянофильская, дошла до утверждения, что Россия есть особая, противостоящая Европе цивилизация и ценности ее поэтому принципиально не европейские. Другая, западническая, согласилась со славянофилами, по крайней мере, в том, что происхождение русской политической традиции действительно азиатское, деспотическое — и гегемония государства над обществом задана самой историей страны. В результате Россия, как и предсказывал Чаадаев, оказалась отрезанной от главного русла либеральной политической культуры, лишив себя тем самым способности к политической модернизации.
С этого момента ее культурная элита отказалась от собственной стратегии — и по отношению к власти, и по отношению к Европе. Она так и не сумела обрести такую стратегию ни до 1917, ни после 1991 года. Думаю, именно оттуда — ее сегодняшнее бессилие.
