Знание-сила, 2005 № 11 (941) - [19]
Но почему и после трагедии 1917 года Россия снова — по второму кругу — забрела в тот же неевропейский исторический тупик, выйти из которого без новой катастрофы оказалось невозможно? И, чтоеще актуальнее, почему и нынче готова она пойти все тем же путем — по третьему кругу?
Задумаемся, откуда этот исторический «маятник», два страшных взмаха которого вдребезги разнесли сначала белую державу царей, а затем и ее красную наследницу?
Не правда ли, здесь - монументальная, чтоб не сказать судьбоносная, загадка?
Загадку эту одни объясняют двумя обстоятельствами — климатом и расстояниями. «Приполярный характер климата: на обогрев жилищ и обогрев тела (еда, одежда, обувь) мы тратим гораздо больше, чем европеец, — пишет профессор В.Г. Сироткин. У того русской зимы нет, зато на 80 процентов территории Франции и 50 процентов Германии растет виноград. Добавим к этому, что 70 процентов территории России — это вариант «Аляски», [где] пахотные культивированные земли занимают всего 13—15 процентов (в Голландии, например, культивированных земель, даже если на них растут тюльпаны, — 95 процентов)». Та же история с расстояниями: «второе базовое отличие от Европы — то, что там 10 километров, в Европейской России — 100, а в Сибири и все 300». Иначе говоря, география — это судьба.
Концовка к русской народной сказке «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». 1902
Федотов предложил и выход из этого заколдованного круга. «Вполне мыслима, — писал он, — новая национальная схема». Только нужно для этого заново «изучать историю России, любовно вглядываться в ее черты, вырывать в ее земле закопанные клады».
Все вроде бы верно. Опушена лишь малость. Россия в дополнение ко всему сказанному еще и богатейшая страна планеты. И черноземы у нее сказочные, и пшеница лучшая в мире, и лесов больше, чем у Бразилии, Индии и Китая, вместе взятых, и недра — от нефти и газа до золота и алмазов — несказанно богаты. Сравнить ли ее с Японией, недра которой вообще пусты? Или с Израилем, где при вековом господстве арабов были одни солончаки да пустыни? Но ведь ни Японии, ни Израилю не помешала неблагодарная гешрафия обзавестись гарантиями от произвола власти. При всех климатических и прочих отличиях от Европы умудрились они как-то стать в известном смысле Европой. Так может, не в винограде и не в тюльпанах дело?
И вообще популярный миф, будто холодный климат мешает России конкурировать на равных с соперницами, к которым география благосклонна, относится скорее к доиндустриальной эре, ко временам Монтескье. В современном мире северные страны более чем конкурентоспособны. Сравните, допустим, утонувшую в снегах Норвегию (ВВП на душу населения 37, 200 долларов) с солнечной Аргентиной (7, 170). И даже ледяная Исландия (27,410) намного перегнала жаркий Ливан (4,700). А сравнивать, скажем, холодную Швецию (23,750) с горячей Малайзией (3,890) и вовсе не имеет смысла.
А что до российских расстояний, то, сколько я знаю, гигантские пространства между Атлантическим и Тихоокеанском побережьями едва ли помешали Соединенным Штатам добиться гарантий от произвола власти. Коли уж на то пошло, то несмотря на умопомрачительные — по европейским меркам — расстояния США оказались в этом смысле Европой задолго до самой Европы. Короче, похоже, что «расстояния» имеют такое же отношение к европейскому выбору России, как апельсины или тюльпаны.
Интересно, что мнение большинства моих оппонентов во многом совпадает с вердиктом классической западной историографии.
Ее корифеи единодушно настаивают на том же, что защищает Сироткин — на патерналистском, «азиатско-византийском» характере русской государственности. Между собою они расходятся, конечно. Если Карл Виттфогель или Тибор Самуэли вслед за Марксом утверждают, что политическая традиция России по происхождению монгольская, то Арнольд Тойнби был, напротив, уверен, что она византийская, а Ричард Пайпс вообще полагал традицию эту эллинистической, «патримониальной». Но в главном все держались одного мнения: Россия унаследовала ее от восточного деспотизма.
Сегодня в этом — парадокс, классики западной историографии неожиданно полу>1! или мошное подкрепление. Большинство «высоколобых» в свободной постсоветской России встало ни их сторону. Прав оказался Георгий Федотов в своем удивительном пророчестве, что, «когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России».
Старинный спор славянофилов и западников, волновавший русскую культурную элиту на протяжении пяти поколений, и впрямь возродился, хотя решения он не имеет. Намного важнее всех их непримиримых противоречий глубинная общность обеих позиций — те и другие абсолютно убеждены, что у России была лишь одна политическая традиция — патерналистская, назовите ее хоть евразийской, или монгольской, или византийской. Я же попытаюсь показать, что их две — рядом с патерналистской живет и европейская традиция. Они не только живут как две души в одной, но и борются между собою насмерть.
Упустите из виду этот роковой дуализм политической традиции России, и вы просто не сможете объяснить внезапный и насильственный сдвиг ее цивилизационной парадигмы от европейской, заданной в 1480-е Иваном III Великим, к патерналистской — после самодержавной революции Грозного царя в 1560-е (в результате которой страна, совсем как в 1917, неожиданно утратила не только свою традиционную политическую ориентацию, но и саму европейскую идентичность). Не сможете вы объяснить и то, что произошло полтора столетия спустя. А именно — столь же катастрофический и насильственный обратный сдвиг к европейской ориентации при Петре. А ведь для того, чтобы это объяснить, можно провести историческое сравнение. Одновременно с Россией Петра, Екатерины и Александра I существовала в Европе еще одна могущественная империя, бывшая при том сверхдержавой, Блистательная Порта, как требовала она себя именовать, в просторечии Турция. Она тоже пыталась проводить модернизацию и обрести европейскую идентичность. Весь XIX век пронизан отчаянными попытками Порты совершить то, что сделал с Россией Петр. Некоторым из ее султанов даже пророчили судьбу Петра. Не помогло. Турция продолжала скатываться к положению «больного человека Европы». Стать равноправной участницей европейского концерта великих держав в XIX веке ей так и не удалось. Об обретении европейской идентичности и говорить нечего.
