Знание-сила, 2005 № 08 (938) - [6]
В двухэтажном московском особняке на Сущевском валу тренируются спортсмены — бойцы- капоэйры. Здесь же находится российская федерация этого вида спорта. Капоэйра — афро-бразильское боевое искусство, синтез танца и единоборства. Родилась капоэйра среди чернокожих рабов, которых португальцы в XVIII веке завозили в свои американские колонии. У них постепенно сложился собственный стиль боя, который они маскировали под танцы. Беглый раб должен был не даться в руки преследователей. Это и стало основой тактики капоэйры — увернуться от удара, подсечь или ударить и убежать. Много ударов ногами при стойке на руках (у беглого могли быть связаны руки). В капоэйре нет неудобного положения тела, из любой позы можно нанести удар или уйти от удара. Помимо ударов здесь есть практически вся базовая акробатика: и сальто, и фляки, только называются они по-другому. В арсенал этого искусства входят даже элементы брейк-данса. На Сущевском валу тренируется более 100 человек: несколько взрослых и одна детская группа. Возраст разный: от 5 до 45 лет. Учащиеся ездят на семинары в Америку, Францию, Бразилию. Часто приезжают в Москву и мастера капоэйры с мировыми именами.
Лежащий на стыке трех федеральных земель ФРГ горный массив Гарц недавно обогатился собственным геопарком. Это настоящее эльдорадо для геологов. Здесь можно видеть поднятые магмой породы возрастом 300 миллионов лет Самая высшая точка Гарца — гора Брокен (1142 метра). В карьерах почти 3000 лет добываются железная руда, серебро, медные жилы, каменный уголь, соль и многое другое.
Природа и фантазия народа создали о горах Гарца свои мифы и предания. Так, в этих местах развертывались жуткие сцены «Вальпургиевой ночи», когда сюда, на гору Брокен, слетались ведьмы и колдуньи на шабаш. Кстати, у нас есть полный аналог этого событийного места — Лысая гора с ее музыкальным воссозданием «Ночь на Лысой горе». Вблизи овеянной мифом горы Брокен находится утес, где «могучий орел свой притон там завел и на нем свои жертвы терзает».
ГЛАВНАЯ ТЕМА
Мой враг, мой друг, мой господин
Люди склонны не замечать самое существенное. Например, воздух. Или язык, на котором говорят с рождения.
Дело совершенно безнадежное — рассуждать о всех смыслах, значениях и гранях языка как явления.
Скажем о нем как о лакмусовой бумажке или... как о пленном во вражеском стане, ибо язык выдает все секреты — самые тонкие особенности, пристрастия, достижения и провалы своего носителя.
Для этого нужно заняться переводом с одного языка на другой, а получится — с одной культуры на другую.
Роль переводчика в русской культуре еще не оценена по достоинству.
Он, несомненно, более крупная фигура, чем просто «технический посредник».
В групповом портрете времени — любого времени — его место, похоже, в первых рядах.
Потому что в поиске адекватного слова предстает все историческое поле культуры, внутренней и внешней, без всякой возможности что-то утаить или приукрасить.
И самое интересное — не только чужой, но и своей.
Сергей Ромашко
«Недоуметельное языка моего»
* Сокращенный вариант, полный — в журнале ИФ № 4 2001.
Фюсли. Кошмар. 1790 г
Корявая фраза когда-то поразила меня своим наивным очарованием*. Появилась она в церковнославянском тексте «диалектики» Иоанна Дамаскина много веков назад, когда переводчики отчаянно старались навести мосты между языковой массой еще совсем языческого мира и изощренной греческой словесностью. Фигура смиренного самоуничижения, признание автором слабости своих умственных и речевых способностей, была привычной в средневековом мире (да и позднее), поэтому выражение понравилось, и его воспроизводили уже в оригинальных сочинениях на Руси. Эта фраза — как модель роли перевода в российских попытках общения с внешним миром.
Культура Руси (России) — по крайней мере в ее письменный, исторический период — начинается переводами. Переводами (переложениями, адаптациями) продолжается она и в дальнейшем. Какой момент и какой аспект ни возьми — всюду наткнешься на ту же переводческую работу. Религиозная история (скажем, история раскола: править или не править переводы богослужебных текстов?), светская история (переводы научные и литературные самых разных эпох и периодов) дают тому множество подтверждений. Что примечательно для российской ситуации, так это — как и для культуры вообще — стрессовый характер переводческого задания. Развитие — рывками, резкими усилиями, когда казалось, что время вот- вот будет безнадежно упущено и только сумасшедшим движением можно еще успеть и не отстать окончательно, — все это было характерно и для переводческой работы. На каждом повороте вдруг выяснялось, что у нас нет массы понятий и слов, без которых общение с Европой невозможно. И тогда переводчик отчаянно пытался подобрать хоть что-то, что могло бы заменить чужие слова. Это удавалось далеко не всегда, и тот, кому сегодня не нравятся «дилеры» и «хакеры», может вспомнить о «рейтарах» «Вестей/Курантов» XVII века, «бомбардирах» и «негоциях» петровского времени, а то и двинуться глубже и прочесть в «Избранике» 1076 года «Слово некоего калугера о чтении книг».
