Протопали еще целые сутки.
Еще одна ночь прошла в разбитом селении. В эту ночь оборвалось наше маленькое солдатское счастье. Лейтенанта и двоих наших "кормильцев" вызвали к командиру батальона. Утром в составе батальона топали уже без них. Неожиданно у небольшой рощицы батальон остановился и перестроился в каре. Напротив нас появилась группа военных чинов, а чуть в сторонке трое красноармейцев торопливо копали землю. Один из военных выступил вперед и зычно закричал:
— Товарищи красноармейцы! Позавчера было совершено неслыханное преступление — дезертирство! Двое бойцов, обманув бдительность командира взвода, пытались уклониться от священного долга по защите Родины и тем самым сыграли на руку врагу. Они понесут заслуженное наказание по законам военного времени.
Вывели наших "кормильцев", босых, в белых рубахах, без поясов и головных уборов. Они встали по приказу на холмик свежевырытой земли: один высокий, другой совсем маленький без своей мохнатой шапки. Батальон замер. Меж тем военный чин продолжал:
— Военно-полевой суд, рассмотрев дела красноармейцев (дальше следовали фамилии), совершивших тяжкое преступление перед Родиной и народом, заключающееся в дезертирстве в военное время, постановил...
Помню, тело мое одеревенело, стало трудно дышать.
— За совершенное преступление в военное время красноармейцев предать высшей мере наказания — расстрелу!
Перед военными чинами, как из- под земли, появилось отделение выхоленных, сытых, рослых, подтянутых автоматчиков в новых отглаженных гимнастерках. Последовал приказ осужденным: повернуться спиной! Мы увидели их стриженые затылки, тонкие шеи, костлявые согнутые спины. В тот момент мы были ими, а они — нами. Раздались резкие автоматные очереди — длинные и короткие, слившиеся затем в единый треск. В следующее мгновение на насыпи уже никого не было видно.
Отделение бравых стрелков так же быстро, как появилось, исчезло за кустами. Выскочила другая группа и быстро-быстро заработала лопатами. Господи! Как просто уничтожить человека...
Война началась для меня не с шального немецкого мотоциклиста, а с треска автоматных очередей в чахлой березовой рощице, где красноармейцы на виду у целого батальона убивали красноармейцев. Шли молча еще дня два до самой передовой, до деревни Гусевка. И лишь там ткнул меня в бок мой приятель Федька, с которым сдружился еще в "фанерном городке".
— Слышь, Ваня, а пацанов-то этих использовали для того, чтобы нам устроить спектакль. Понял? Чтобы устрашить нас, необстрелянных...
Бекетовка в 1943 —1947 годах: черты жизни и быта населения
Из воспоминаний Серафимы Михайловны Шевченко (1930 г.р.). Семья ее до войны насчитывала 17 детей, мать работала. Во время войны отец был призван на военную службу, и семья фактически осталась без средств к существованию. Поэтому в 13 лет она вынуждена была искать работу. "Пошла я устраиваться на работу, туда, где папа работал до ухода в армию, на МТС. Мне говорят: куда мы тебя возьмем, и лет-то тебе немного, но я упросила. Тогда нужно было бревна вытаскивать из Волги, шел сплав, их подтягивают баграми, тащат лебедкой, а я сверху командую: майна! Или: тащи! Мне дали рабочую карточку, и семье тоже стали давать хлеб, им как иждивенцам по 250 гр., а мне 600. Но еды не хватало, все время голодали. Ели еще макуху из горчичных зерен, очень она глаза ела, была совсем невкусная, но ничего другого не было!" По настоянию матери весной 1943 года Серафима Михайловна отправилась вместе с подружкой на поля колхоза Цыбино, где под снегом сохранились колоски урожая 1942 года, не убранного из-за развернувшихся боевых действий. Дорога туда и обратно заняла два дня, а результатом было ведро зерна, перемешанного с песком, спасшее семью от голодной смерти, и арест за прогул.
"Вернулась домой. Мама довольна, теперь еды хватит. А дорога тяжелая — 25 км туда и столько же обратно, башмаки не по размеру. Сняла их — а на ногах кровавые мозоли. Только хотела отдохнуть — а на пороге наш милиционер Сережка Захаров:
— Ну, пришла? — спрашивает — Пойдем теперь со мной.
— Куда я пойду, все ноги в мозолях и в крови.
— Кровь не кровь, а туда за зерном ходила, теперь пойдем в суд.
Привел он меня в здание суда, что было рядом с Бекетовским вокзалом.
Судья спрашивает:
— Как это ты додумалась работу прогулять?
А я отвечаю:
— Что же мне делать, отец на фронте, семья большая, не прокормить, пришлось идти за зерном.
— Ну что же, придется тебе 6 месяцев платить по 25 рублей.
Я не поняла и говорю:
— Дяденька, таких денег у нас нет, я лучше вам отработаю.
— Ну, хорошо.
Ушли они куда-то в комнату, а я сижу и жду. А милиционер мне:
— Вот сейчас и сядешь в тюрьму.
— В какую тюрьму, за что?
— Сейчас увидишь...
Смотрю, выходят судьи и объявляют приговор — три месяца принудительных работ. Я обрадовалась, засобиралась домой. А судья:
— Нет, теперь ты пойдешь в тюрьму, а не домой.
—Так вы же сказали, что я буду работать.
— Будешь. В тюрьме.
— Я так не хочу, хочу и работать, и ходить домой.
— Ну, голубушка, так нельзя, приговор мы уже оформили, переписывать не будем.
Так и увезли меня в городскую тюрьму, что в центре Сталинграда".
