XVI век — период широкой экспансии турок в Европу, время церковного раскола и начала религиозных войн. Но парадоксальным образом психологический страх перед турецкой угрозой способствовал росту туркофильских настроений в европейском обществе. Создавалось представление, которое потом неоднократно будет повторяться в европейской культуре, о том, что западный мир, погрязший в пороках, ереси, внутренних распрях, мятежах, клонится к закату, а на его юго-восточных рубежах создается империя, исполненная молодости. сил и управляемая строгими законами. Идеализируя Турцию, европейские публицисты видят в ней антипод европейского мира. Таким образом, ислам, православие и война оказываются в едином смысловом пространстве. Ценности каждой из этих систем, комбинируясь между собой, и породили концепцию священной войны в русском религиозном сознании XV — XVI веков.
Мощная волна европеизации, начавшаяся реформами Петра I и продолжавшаяся на протяжении всего XVIII века, прервала традицию, идущую от Древней Руси. Новые представления русских людей о войне и мире формируются под влиянием европейского Просвещения (Е. Рудницкая). В поле зрения оказываются отечественные мыслители ш В. Ф. Малиновского до А.С. Хомякова включительно, в чьих взглядах узнаем миротворческие идеи Я. Коменского, Ш. И. де Сен- Пьера, Ж.-Ж. Руссо, И. Каг га и других.
Но в идеологии Просвещения идея вечного мира не занимала ведущего места. В эпоху Наполеона и Александра I было, над чем задуматься: французская революция уничтожила старый порядок, и теперь речь шла об установлении нового. И юный царь Александр I еще не мог предвидеть свой европейский триумф 1814 — 1815 годов, поэтому в секретной ноте от 11 сентября 1804 года, врученной Н.Н. Новосильцеву, он скромно уточняет: "Конечно, здесь идет речь не об осуществлении мечты о вечном мире, но все же можно было бы во многом приблизиться к благам, которые ожидаются от такого мира".
Идея вечного мира в руссоистском варианте привлекала Александра еще и тем, что она требовала либерализации политического курса. Александр наставлял Новосильцева: "Не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которыми умы, познавшие независимость, не будут уже более в состоянии примириться, но, напротив, постараться обеспечить им свободу на ее истинных основах".
Нота Новосильцеву действительно близка к идеям вечного мира в интерпретации Руссо, но при этом лишена той мистической окраски, которая будет характерна для Священного союза. Священный союз в том виде, каким он первоначально представлялся Александру 1, исходил не из идеи договора, а из идеи любви. При взаимной христианской любви государей и их общем попечительстве о благе народов любой договор является избыточным. Священный союз рисовался царю скорее в виде большой семьи, чем бюрократической организацией, и в христианскую любовь Александр в то время верил больше, чем в договоры дипломатов.
Тема христианства возвращается в цикле статей, посвященных XIX веку. Мир для представителей церкви в это время — не просто отсутствие войны, а определенным образом выстроенные отношения православного населения с представителями иных конфессий. Но из этого, к сожалению, вовсе не следует отрицание войны как таковой. На практике все войны, ведущиеся российским правительством, одобрялись церковью. Поддерживая во всем правительственный курс, православные иерархи так и не выработали собственной религиозно-политической программы. За них это делали светские философы в своих теософских трудах, такие как П.Я. Чаадаев, И.С. Гагарин, Ф.И. Тютчев и В.С. Соловьев.
Особенно интересна, с точки зрения проблем войны и мира, позиция Чаадаева в годы Крымской войны; он создает в это время "L’uriiver" и "Выписку из письма неизвестного к неизвестной". Позиция Чаадаева откровенно пораженческая. В поражении России со стороны западных стран он видит надежду на то, что перед ней откроются дороги европейской цивилизации. Сама идея христианского единства отступает перед более обшей идеей цивилизационного единства, от которого Россия отторгнута прогрессирующим в ней рабством. Поэтому война против России имеет цивилизующий и освободительный характер.
"Война и мир в транскрипции русской радикальной мысли", какова она? Такой вопрос ставит Е. Рудницкая и ответ находит во взглядах А.И. Герцена. ML А. Бакунина, Н.Г. Чернышевского, П.Н. Ткачева. В представлении русских радикальных мыслителей сталкиваются две концепции общественного развития: одна—это исходящая идея медленного усовершенствования, другая — моментальное перерождение. Первая представлена в мировоззрении Герцена и Чернышевского. Другая — Бакуниным, Ткачевым. "Для Бакунина война вписывалась в контекст безотлагательной задачи революционного переустройства общества". Ткачев же пошел дальше — "война им рассматривается как действенный элемент, способствующий революции, а потому желательный и плодотворный".
Одно из ведущих мест в истории русского миротворчества занимает Л.Н. Толстой. Моделируя различные жизненные ситуации, он художественно исследует идею непротивления злу насилием с различных сторон, и читатель имеет дело уже с проблемой, решение которой должно быть найдено при его непосредственном участии. Может показаться, что идея непротивления злу не выдерживает испытания жизнью. Но мысль Толстого, на самом деле, богаче. Эта идея потому не выдерживает жизненной пробы, что сами люди не выдерживают испытания этой идеей.
