Знание-сила, 2004 № 12 (930) - [46]
Закупоренная бочка СССР протекала в тысячах мест, причем отнюдь не только на закате советской власти.
Поразительно, но так было даже в самые безнадежные времена. Я знаю это на примере книг. У одного питерского собирателя я видел и брал для чтения книги Сирина, Адланова, Осоргина и даже романы генерала Краснова — зарубежные издания 30-х годов, он покупал их просто в букинистическом магазине на Литейном в конце 50-х, что подтверждалось штампиками. По словам ветеранов книгособирательства, вшють, кажется, до 1934 года темная организация, вывозившая из страны на продажу редкие издания и антиквариат ради снабжения наличностью советской агентуры на Западе, в небольших количествах приторговывала в СССР эмигрантской художественной литературой и грампластинками (Вертинский, Лещенко, Морфееси, "О эти темные глаза"...) Пластинками, впрочем, торговали и в 40-е.
Не забудем также, что на благоприобретенных Сталиным территориях — в Прибалтике, Западной Белоруссии, Западной Украине, Закарпатье, Буковине, Молдавии — было море частных библиотек, и многие книги и журналы из них как-то вливались в Большой читательский оборот, перераспределяясь в нем в соответствии с законами горизонтального тяготения. У книг есть свойство: что-то их притягивает туда, где они нужны. В Ташкенте я встречал людей, которым удалось, возвращаясь в свое время на родину из Харбина (их почему-то направляли в основном в Среднюю Азию), привезти большие библиотеки. Официально все это подлежало цензурной проверке, но у нас, к счастью, дурные последствия дурных распоряжений весьма умеряются дурным их выполнением.
В 1986 году авторы фильма впервые побывали в Русском доме в Сент-Женевьев де Буа и там встретили полковника Петра Владимировича Колтышева, участника "Ледового похода", одного из ближайших сподвижников генерала А. И. Деникина...
П. В. Нолтышев сохранил верность своему Главнокомандующему, в эмиграции помогал ему собирать материалы для "Очерков Русской смуты".
Фото авторов. Русский дом, лето 1986 года
В относительно легком 1978-м я за какие-то копейки купил в Одессе в букинистическом магазине "Судьбу человека в современном мире" Бердяева (Рига, 1934). Вообше-то не художественная литература с таким набором признаков в букинистическую торговлю попасть не могла, на этот счет имелись строгие и подробные инструкции, но стояло лето, опытные товароведы были в отпуске, и две свекольные от жары девушки явно сочли, что гражданин Бердяев из нашенской Риги не может быть плохим человеком.
Хорошо знаю, что уже много раньше при большом желании (по крайней мере, в Москве) можно было добыть и достаточно опасные издания — "Новый журнал", "Наши дни", "Возрождение", "Вестник РСХД", "Посев", "Грани", газету "Русская мысль", такие книги, как "Окаянные дни" Бунина, "Солнце мертвых" Шмелева, "Философская нишета марксизма" Вышеславцева, "Воспоминания" Врангеля, "Третья сила" Казанцева и сотни других.
А главное, все это тайно — можно было получить лагерный срок — размножалось на "Эре" (прибор-предок "Ксерокса"), перепечатывалось на машинке и расходилось по просторам СССР. Помню, "Белый коридор" Ходасевича мне дали прочесть — из всех мест на свете — в городе Фергане. Именно в этом просачивании, в этой диффузии и заключался самый важный способ возвращения эмиграции на родину. Она ввозила самое страшное оружие — идеи. Кто знает, не будь этой напряженной работы, не стояла ли бы советская власть и сегодня, как скала. Давайте не забывать, что смертельным для этой власти оказалось слово.
Те, кто потерпели поражение в 1917 — 1922 годах, победили в 1991-м — пусть лишь немногие из них дожили до победы. Не увидели своего поражения и их противники в СССР, лично ответственные за расстрелы и концлагеря, за истребление интеллигенции и духовенства, "расказачивание" и коллективизацию, депортации и голодоморы, Бутово и Леващево, Новочеркасск и Будапешт, новое поколение номенклатуры мимикрировало и даже ощутило интерес к запретному плоду.
Ответил ли сериал на вопрос, почему не надо проклинать изгнанье? Впрямую — нет. Да и не так уж много в нем об изгнании как таковом. Больше о расставании с родиной (особенно рассказ — совершенно поразительный, украшение фильма — Веры Александровны Решиковой-Уфимовой), о возвращении на родину, о чувствах, связанных с родиной. Но не обо всем же надо говорить впрямую.
Лидия Александровна Успенская. Эмигрантка "первой волны". Мемуарист, переводчик. Участница Сопротивления. Родная племянница эсера-террариста Б.В. Савинкова Живет в Русском доме в Сент-Женевьев де Буа.
Отдельные судьбы могут ничего не доказывать, но не зря говорят, что тенденция важнее фактов. Мы не знаем, сколько человек покинули родину в Гражданскую войну. В разных сериях фильма приводятся две цифры — полтора и два миллиона. Нет ясности и в том, сколько добавили волна 1944- 1945 годов и "ди-пи" ("перемешенные лица"), отказавшиеся возвращаться в СССР бывшие остарбайтеры и узники гитлеровских лагерей. И уж конечно, нам никогда не узнать, много ли здравствует сегодня их потомков и как они связаны, если связаны, с Россией и русской культурой. Во Франции я не раз слышал утверждение, что каждый седьмой житель Большого Парижа имеет какое-то русское родство или свойство. Слова Зинаиды Гиппиус об эмифации, "мы не в изгнании, мы в послании", хоть и повторялись излишне часто, не стали менее истинными. Не будь того изгнания, о котором снят фильм (а снят он сугубо на французском материале), в Париже не было бы сегодня улиц и площадей, носящих имена Прокофьева, Стравинского и Дягилева, одним из премьер-министров Франции не был бы человек по фамилии Береговой или, на французский лад, Береговуа, Французскую академию не возглавляла бы сегодня женщина русского происхождения. Не замкнутые и нерастворимые русские диаспоры, не самоизоляция России от родственных по духу и культуре народов, а растущая спаянность с ними — вот ни разу не высказанный, но несомненный призыв фильма. Пусть страны роднятся между собой, как в старину роднились монархии.
