Знание-сила, 2004 № 12 (930) - [45]
Русское кладбище в Сент-Женевьев де Буа. Могила Д.Х. Мережковского и З.Н. Гиппиус
Да и мне, зрителю, было досадно смотреть, как авторы натягивают метраж мучительно ненужными сценами расспросов каких-то простодушных таксистов и антикваров. А когда началась пятая серия, озаглавленная "Возвращение", подумалось даже: ну вот, материалы про собственно изгнание кончились, кроят, что получится, из последних остатков.
Но даже если это так, следует благодарить судьбу. Да, мы могли узнать еще несколько интересных и важных историй из жизни эмиграции, однако в этом случае за кадром остались бы потрясающие свидетельства о возвращении. О том, как люди хотели вернуться в Россию, а угодили в страшный сталинский СССР. Пусть это, по сути, совсем другой фильм — "Не будем проклинать возвращенье", но это очень значительный фильм.
Скажу больше. Вот на экране старый художник Алексей Петрович Арцыбушев, никогда не бывший во время оно дальше воркутинских лагерей. Он рассказывает, борясь с подступающими слезами, про то, как в лагерной "больничке" умирал юноша-баптист Ваня Саблин, тоже никак не связанный ни с эмиграцией, ни е возвращением из нее. Даже не представляю, под каким предлогом создатели фильма привязали к своей тематике этот кусок, но спасибо им, что они это сделали. Тот, кто его увидел, уже не будет прежним человеком.
Контр-адмирал российского флота Георгий Константинович Стари.
Участник Цусимского сражения командовал крейсером "Аврора", позднее — командующий минной флотилией Балтийского флота. В эмиграции — "адмирал-извозчик", долгие годы работал шофером такси (архив сына, Б. Старка).
"Советские" люди 40-х и 50-х никогда не могли взять в толк, почему эмигранты возвращались. Замечательно, что для советского сознания такой естественный резон, как тоска по родине, был полной ерундой — его с насмешкой отвергали все без исключения. Сами же "возвращенцы" и сегодня повторяют с экрана: не жалели, не жалеем, не могли без родины. Даже те, кто поплатились за возвращение долгими годами лагерей и мук.
"В течение многих лет я видела один и тот же сон: вот Кирочная, вот наш дом, все отлично, все на месте" (так и хочется продолжить через запятую: "не было никакой революции, с Россией все в полном порядке...") — писала в своих воспоминаниях "Четыре трети нашей жизни" (М.: Русский Путь, 1999) Нина Алексеевна Кривошеина, мать одного из главных героев и повествователей фильма Никиты Кривошеина. Но не характерно ли, что, оказавшись в СССР и не найдя в нем России, она за все свои советские годы (1948 — 1974) так ни разу и не уступила уговорам мужа и сына посетить "Ленинград". Воспоминания о сказочном городе своей юности были ей слишком дороги, чтобы дать их бесповоротно перечеркнуть какому-нибудь жуткому полуразрушенному ленинградскому подъезду, пропахшему мочой и кошками, — таких, свидетельствую, было полно на улице Салтыкова-Щедрина (имя Кирочной в советское время).
В отличие от взрослых, несовершеннолетний уроженец Франции Никита Кривошеин знал, что его везут именно в СССР. Иллюзий он не питал, поделать ничего не мог, и действительность превзошла его худшие ожидания. Но — не чудо ли? — он говорит в фильме следующее: "Оказавшись в 1957 году в мордовском лагере, я впервые после девяти советских лет встретил нормальных людей — мыслящих, умных, замечательных, и примирился со своей страной".
Как к ним тянулись, к "возвращенцам"! В 50-е еще с большой опаской, но тянулись. Ведь они являли собой живое доказательство того, что существует другой мир, не просто чужая и чуждая заграница, а некая параллельная Россия, населенная русскими, но при этом, как ни удивительно, свободными людьми. Это вообще любопытная тема: образы заграницы вообще и Русского зарубежья, в частности, достигающие зрения и слуха молодых людей советского разлива, комсомольцев и значкистов ГТО. Эти образы обнадеживали: "Не робейте, ребята, есть другой мир — открытый и вольный, без соцсоревнований, пленумов Политбюро, кумачовых лозунгов и очередей за колбасой и чулками". И что мог весь агитпроп и соцреализм вкупе с Союзом советских писателей противопоставить какой- нибудь строчке всего лишь даже из Вертинского? Что уж говорить о живых свидетелях? Поэтому когда Никита Кривошеин говорит, что "органы" не сажали "ни за что" и настаивает: "Все мы сидели за дело", не надо думать, будто он просто любитель сказать нечто наперекор устоявшемуся.
Борис Георгиевич Стари в студенческие годы
Протоиерей Борис Стори.
Сын контр-адмирала российского флота, потомственного моряна Георгия Константиновича Старка.
После смерти матери в 1925 году Борис Георгиевич Стари поехал за границу на поиски отца...
В 1937 году принял священство. Его духовниками были отец Сергий Булгаков и митрополит Евлокий.
Отец Борис 25 лет был священником на Русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа. Провожал в последний путь Ф. Шаляпина, К. Коровина, Д. Мережковского, В. Трефилову, Ф. Юсупова, о. Сергия Булгакова.
Вернулся в СССР в 1952 году. Жил в Ярославле.
Скончался 11 января 1996 года.
"Органы" с полной верой защищали коммунистический проект, не догадываясь, что он обречен на метафизическом уровне, — эта мысль Кривошеина, на мой взгляд, одна из главных в фильме. Историческая Россия миллионами ростков и стволов пробилась сквозь асфальт коммунизма, изломала и раскрошила его, не оставив ему ни одного шанса уцелеть. Эмиграция была важнейшей частью исторической России. Очень многое уцелело, произошло и состоялось исключительно благодаря ей.
